с их детьми поступили так же, как они поступили со мной. Видит Бог, я не кровожадный человек, но это было уж слишком, даже для эпохи «беспредела». Вскоре главврач поликлиники ГАБТа был уволен.

Вылежать двадцать один день оказалось непросто. Ходить, читать, вышивать, смотреть телевизор нельзя. Я мог только разговаривать по телефону, все время глотал таблетки. До меня дошли известия, что на гастролях в Лондоне Bolshoi Ballet провалился…

Клянусь, не знаю, чем бы закончилась эта история и что со мной было бы дальше, если бы не звонок и настойчивый совет Е. С. Максимовой, которая в прямом смысле слова спасла меня.

49

Начался июнь. Я потихоньку приходил в себя. Звонок из Мариинского театра от Вазиева: «Коля, помнишь, ты говорил, что хочешь станцевать в „Драгоценностях“ Баланчина, в „Рубинах“?» – «Да». – «Если выучишь за два дня, я тебе на наших гастролях в Лондоне дам станцевать». Сажусь в поезд, еду в Петербург и учу, сидя в вагоне, «Рубины» по записи на диске на маленьком портативном телевизоре. Юрий Фатеев, репетировавший со мной в Мариинке балеты современного репертуара, был убежден, что выучить «Рубины» за два дня невозможно. Я сказал: «А я рискну». И выучил эту сложнейшую партию. Показав ее удивленному Фатееву, я получил спектакль в Лондоне.

Но мою основную работу в Большом театре никто не отменял. Напротив, после «больничной» истории руководство во главе с Акимовым стало меня «пасти», им страшно хотелось взять реванш за свое громкое фиаско. Началась игра на выживание. Я пошел на принцип. Я не имел права проиграть.

Отрепетировав в Петербурге «Рубины», я вернулся в Москву. В моем распоряжении был еще день, чтобы станцевать Злого гения в «Лебедином озере», потом сесть на ночной поезд в Петербург, утром там порепетировать Баланчина, потому что вечером Мариинский театр улетал в Лондон. Я же мог спокойно вернуться домой. Спектаклей в ГАБТе в те дни у меня не было. Конечно, получалось плотное расписание, но иначе было никак.

Станцевав, как и полагалось, свое «Лебединое», ночным поездом, «Красной стрелой», я отправился в Петербург. Утром в 11.00 в Мариинском театре пошел на класс, после которого в 12.30 засел в буфете с чашкой чая. В 13.00 туда влетела Татьяна Гумба – начальник балетной канцелярии: «Коля, тебя разыскивают из Большого театра! Сегодня вечером некому танцевать „Лебединое“, у вашего Белоголовцева краснуха!» – «Но я не стою даже в запасе, Рыжаков стоит!» И слышу, что у Рыжакова нога резко заболела. Понимаю, что меня пытаются «подставить», надо срочно возвращаться в Москву.

Гумба, успев заказать мне билет на самолет, на какой-то запредельной скорости домчала меня на своей машине в аэропорт Пулково, на часах 14.20. В 16.00 сажусь в самолет. В 17.00 я уже в Москве, бегу к такси и несусь в Большой театр. В 18.00, за час до начала спектакля, я влетаю в свою гримерную, в 19.00 выхожу на сцену и танцую Злого гения.

Посреди спектакля ко мне в раздевалку с бутылкой шампанского приходит Дима Белоголовцев, у которого диагноз «краснуха» не подтвердился, а к концу балета появляется и «нетленный» Рыжаков. Оттанцевав «Лебединое», я снова сел в ночной петербургский поезд, чтобы успеть днем в Мариинском театре порепетировать с Фатеевым «Рубины». Вечером, полуживой, я вернулся в Москву, потому что 12 июня, в День России, в Кремле мне вручали Государственную премию РФ.

Как я выдержал эти бега? Наверное, благодаря характеру и вере в высшую справедливость. А потом, у меня была мощная поддержка в лице Семёновой. Все эти дни она находилась рядом со мной, и, по-моему, Марина просто наслаждалась от того, что «Акимов и компания», как ни старались, ничего не могли со мной поделать. Семёнова была на «Лебедином», когда я срочным образом заменял сразу двух, скоропостижно свалившихся, артистов. Уверен, что труппа, клакеры, многие зрители знали подробности этой игры «на выживание». Марина пришла на спектакль и, стоя в ложе, аплодировала мне – демонстративно, чтобы все видели. Спасибо ей и за это.

Что есть для меня Большой театр? Это совсем не те люди, которые оказались там у власти как «калиф на час». Большой театр для меня – это М. Т. Семёнова, Г. С. Уланова, Ю. Н. Григорович, Н. Б. Фадеечев, Г. Н. Рождественский, А. М. Жюрайтис, Н. Р. Симачёв, М. Л. Лавровский, Е. С. Максимова, В. В. Васильев, Н. И. Бессмертнова, В. К. Владимиров, Н. В. Павлова; балетная и оперная труппа с ее великими примадоннами во главе с И. К. Архиповой, Е. В. Образцовой, Т. И. Синявской; музыканты оркестра, артисты миманса, режиссеры, гримеры, костюмеры, рабочие сцены, бутафоры, осветители.

Даже теперь, когда я захожу в театр, со мной все здороваются. Мой ученик, премьер ГАБТа Денис Родькин, как-то, не без удивления, сказал: «Николай Максимович, вы единственный человек после Григоровича, который идет по театру, и все ему кланяются! Все расходятся и кланяются!»

До сих пор в закулисье Большого театра, в цехах, можно увидеть мои фотографии. Сегодня фамилия Цискаридзе вычеркнута из официального списка ГАБТа, но у костюмеров, у гримеров, в мастерских, у осветителей – вырезанные из журналов, висят снимки Ю. Н. Григоровича и мои. В театре ко мне и сегодня относятся с большой теплотой. Если для дела мне что-то нужно, стоит только набрать номер телефона и сказать: «Девочки, мне бы…» И через две минуты все достается как из-под земли. Такое отношение нельзя купить или получить благодаря посулам и лести. Его можно только заслужить…

50

12 июня к 09.00 я поехал в Кремль на вручение Государственной премии РФ. Кроме меня, из балетных, премию получала Д. Вишнёва. Мою кандидатуру выдвинула старая команда Национальной премии «Золотая маска», в которую входили знающие и беспристрастные люди. Позже мне передали целую кипу отзывов обо мне, являвшихся основанием для выдвижения на эту награду, написанных выдающимися деятелями нашей культуры: О. В. Лепешинской, И. А. Антоновой, А. С. Демидовой, Н. А. Долгушиным, Л. М. Гурченко, О. П. Табаковым, Е. С. Максимовой, М. Л. Лавровским, Н. Д. Касаткиной, В. Ю. Василёвым…

Вручал Государственную премию в Кремле В. В. Путин. Все было красиво и очень торжественно. А днем мы с Вишнёвой сели в самолет и улетели в Лондон, где начинались гастроли Мариинского театра.

На следующий день я уже танцевал Голубую птицу в «Спящей красавице» С. Вихарева в Covent Garden. «Рубины» я исполнил вместо двух четыре раза. Меня публика принимала очень хорошо, пришли лондонские поклонники, на сцену летели цветы. Что, естественно, раздражало петербургских артистов. Лучшим подтверждением оценки моих выступлений стало предложение Мариинского театра: вернуться обратно в Лондон и после того, как 26 июня дебютирую в партии Принца в «Лебедином озере» в Москве, чтобы станцевать «Симфонию до мажор» с Вишнёвой и «Шопениану» в придачу.

Но, как говорится, в каждой бочке меда есть ложка дегтя. Мое имя не было официально объявленным на гастролях Мариинского театра в Лондоне, то есть оно не фигурировало ни в рекламной кампании, ни на афишах. Я был таким «московским котом в мешке». Но все равно