— Хочешь, Рашид? — спросил Заров.

Не дождался ответа, сделал еще глоток.

— Да, да, — бормотал в трубку Хайретдинов. — Там стройка, япроверил по карте — четыре муниципальных многоэтажки. Да, там где они ночевали!В девять вечера. Я собирался послать своих людей…

Ярослав вновь уселся у камина. Жалко, что огонь не горит.Вчера, когда они сидели втроем, беседовали, находя свои странные точкисоприкосновения, огонь был еще одним присутствующим. В пламени — тысячелетняямагия людей. Грань между зверем и человеком. Яблоко ли протянул змий Еве? Можетбыть — лепесток огня?

— Мария, я откровенен. Я отдаю тебе возможных союзников. Ипрошу только об одном — давай не будем торопиться. Хорошо?

Визирь положил трубку. Постоял, лицо медленно расслаблялось— и лепилось заново, находя прежнюю форму. Безжалостную и сильную.

— Беда с вами, интеллигенцией, — буркнул он. Подошел, взял уЗарова бутылку, и, так же как он, бесшабашно и по-свойски глотнул из горлышка.— Литератор! Ты знаешь, чем интеллигент отличается от нормального человека?

— Чем?

— Тем, что нормальный человек запивает совершенную подлостьстаканом водки, а интеллигент — бутылкой.

— Два литра водки — смертельная доза, — сказал Заров.

— Что?

— Когда-нибудь, очень-очень нескоро, — терпеливо сказалЯрослав, — расплатой за подлость будет такая доза отравы, которую человек невыдержит.

— И что?

— Не знаю, Визирь. Но если подлость станет равна смерти — томир, наверное, изменится.

Мужчина с телефоном ушел. Кажется, слегка удивленныйсобственной добротой. Мария смотрела ему вслед.

— Визирь паникует? — спросил Илья.

Женщина пожала плечами.

— Не знаю. Паникует, блефует, заманивает в ловушку. Можетбыть — все вместе.

Карамазов прищурился, вспоминая лицо пацана. Одновременноиспуганное и ненавидящее. Удар по лицу…

Никто из ударивших его не уходил от расплаты.

— С мальчишками надо кончать, — сказал он.

— В тебе говорит злоба, — сухо сказала Мария.

— Ну и что?

— Илья, дети должны умереть. Но не потому, что они так долговодили тебя за нос. Просто в них сейчас собралось все самое худшее нашего мира.Даже Визирь, даже писатель считают так. А тобой движет месть.

— Свобода не нуждается в оправданиях, Мария. Вот и всяразница, — Илья посмотрел ей в глаза. — Ты убиваешь во имя Добра, я — повинуясьсвоим желаниям. Но есть ли эта разница… вне наших душ?

Наверное, Визирь понимал, что настоящей Власти над ним неполучит. Никогда. Зарову нравились две вещи в его редкой специальности — то,что он мог говорить правду и то, что у него не существовало начальников.

— Чего ты, собственно, хочешь? — спросил Посланник Власти. —Денег, что ли?

— Веры в себя. Я обещал.

— Что ты обещал? Романчик написать? О злобных марсианах иотважных землянах? Да очнись, Ярослав! Наступило время больших дел!

— Рашид, я выполняю обещания. Тебе это не нравится?

— Нравится, писатель.

Заров хотел было сказать — «зови меня литератор», нопромолчал. Это он говорил только друзьям.

А Хайретдинов был союзником, партнером, даже — хозяином. Ноне другом.

— Ладно. Езжай, — Визирь уступил мгновенно. Словно сложилчто-то в уме, экстраполировал на будущее — и признал свою ошибку. — Ярослав,единственное, что хочу сказать…

— Ну?

— У тебя все-таки возникнет искушение… это неизбежно. Пойтина ту встречу. Дать ребятишкам денежку, задержать Илью с Марией… если онипридут.

— Ты считаешь меня большим идиотом, чем я есть.

— Извини. Но я знаю эту сладость… сладость добрых дел.Отсроченного греха, оттянутой подлости, — Визирь подступил к нему, маленький,плотный, суетливый, — такой безобидный человек… который не был человеком. —Писатель, ты не ошибись, а? Всегда хочется остаться чистым. Хорошим-хорошим… Немарать руки кровью невинных младенцев. Не делать зла своими руками. Тебя ведьэто страшит? Именно — своими руками! Пойми, когда мы умываем руки — мыоткрываем путь куда большей крови!

— Я знаю.

— Знать — это не главное. Ярослав, ты умный мужик. Ты любишькрасивую жизнь и добрые дела. Работа такая, да? Так пойми — эту красоту идоброту принесет не Посланница Добра. Не мальчик, который ни во что больше неверит! Я, гнусный человечек узбекской национальности…

— Рашид, вот этим не кичись. Знаешь, националистов ишовинистов я одинаково… люблю.

— Знаю. Но именно я, чужеродец, двинутый кланом на партийнуюработу, полюбивший демократию, обрусевший и ставший святее папы римского — япринесу стране покой! Покой и веру в себя! Достоинство и силу! Понимаешь? Неомовение сапог в чужих океанах, не карточки на масло, не распродажу всего ивсем! Я подниму эту страну с колен! Она ждет меня! Меня, Власть! Силу! Да,тысячи сгинут бесследно! Да, миллионы заткнут себе рты! Господин писатель, чтотебя больше ранит — тысяча правдолюбцев или миллионы голодных и униженных?

Заров не ответил.

— Ты до сих пор думаешь — как меня обмануть, — уже спокойнеесказал Хайретдинов. — И рыбку съесть, и в кресло сесть. Очнись!

— Я давно уже очнулся, Рашид.

— Ой ли?

— Я просто выполняю свои обещания. Понимаешь?

— Тебе дать машину? — помолчав, сказал Визирь.

— Дай.

Хайретдинов подошел, положил руки ему на плечи:

— Ярослав… я тебе верю!

— Я хочу дойти до конца, — просто сказал Заров. — Понимаешь?Я творю чтиво. Развлекаю публику. Так позволь мне… отыграть эту роль.

— Не заиграйся.

Машину вел Семен. Когда они пересекли кольцевую дорогу,Заров не удержался, спросил:

— Слушай… кто для тебя — Хайретдинов?

Семен покосился на него, но ответил спокойно:

— Сильный человек.

— Я с тобой наполовину согласен.

Кажется, он не понял. К лучшему, наверное.

— Улица Хмелева, — сказал Заров. Он был готов к объяснениям,но Семен, похоже, хорошо знал свой город. Он вел машину по каким-то тихим,полупустынным улицам. Изредка — играющие дети, бредущие домой взрослые. Домастарые, дома новые, деревцо, тянущееся вверх из крыши кирпичного монстра,трава, пробившаяся между балконами многоэтажки. Хей! Может быть, в этом домеживут Кей и Герда конца двадцатого века? Вот он, их садик между балконами.Цепкие плети сорняков. Живые и веселые, пронзающие камень, пьющие дождь, зацветающиебледными лепестками никому не нужных цветов.