…Алена привскочила на своем жестком ложе и снемой укоризной воззрилась в темные, почти неразличимые в бликах лампадки глазана иконе. Сурово воздеты персты, сурово поджаты губы. Они надежно хранят тайнутого, что случилось в тот страшный, роковой вечер. Надежно хранят… Ужкому-кому, а богу ведомо, что Алена невинна, что не убивала она мучителясвоего! Да, мечтала, молилась о его гибели. А как было не мечтать, лежа, всейизбитой, истерзанной, рядом с ним, оглушительно, удовлетворенно храпящим? Но неубивала. Приняла на себя вину в помутнении рассудка, в помрачении от страха… иполучила за это сполна! А вот кто Никодима воистину убил – сие один бог знаетда его святые. Может быть, Фролка. Ежели так, и он свое получил. И все-такивещее сердце твердит Алене, что и этот страдалец казнен по ложному обвинению.Зачем ему Никодимова смерть?! Жил – как сыр в масле катался, потихоньку обираяхозяина и безданно-беспошлинно пользуясь его женою. По натуре своей Фролка небыл жесток. Чего он желал для себя в жизни? Толкаться с утра до ночи похозяйству, зорко высматривая, что плохо лежит, а с ночи до утра сидеть вводочном кружале, по-нынешнему называемом фортиною,[31] голосялюбимую песенку:

Как на горке, на горе,

На высокой, на крутой,

Стоит новый кабачок,

Сосновенький чердачок,

Как на этом чердачке

Пьет голенький мужичок… —

дома вяло отбрехиваясь от хозяйской ругани:–Кто пьян не живет? Птица ворон да серый волк? И те кровушку пьют да веселятся.

Нет, чтобы Фролка «пил кровушку» – этакое вголове не укладывается. Ну а ежели не он, не Алена убийцы – то кто же? Комувнушил Никодим столько ненависти, чтоб смог тот человек невидимкою пробраться вдом и влить злое зелье не в общий горшок со щами, перетравив таким образом всехдомашних подряд, а в особую бутылочку с заморским сладким вином, из коейНикодим всегда выкушивал чарочку после обеда и берег ту бутылочку в особомсундуке, под ключом? Кто мог знать об сем, кроме его жены, управляющего илисестры? Ну, додуматься, будто Ульянища, живущая только братниной защитой ищедростью, вдруг поднимет на него руку – нет, это чепуха. Но кто, кто, кто?!Как узнать? И пытаться ли узнавать? Может быть, смириться? Принять участь своюс благодарностью? Склонить голову под монашеский черный плат – и постепенно, стечением лет, изгладятся мучительные воспоминания о побоях, насилии, горящемФролке, тисках земляных, которые впивались в тело все крепче и крепче?..

О господи, дай знать, что делать?!

Алена с упрямой усмешкой покачала головой.Мало ей? Неужто еще мало знаков? Не кто другой – монахиня спасла ее от гибели,поручившись, что господь обретет новую смиренную служанку. Чего же другого тыищешь, какого знака ждешь?!

С тяжелым вздохом Алена уткнулась в ряднушку,служившую ей и подстилкой, и подушкой, и одеялом.

И в этот миг скрипнула дверь.

– Шибко жару не поддавай. Как бы неугореть нам. Я тяжкий пар не сильно люблю – так, обмоемся тепленьким…

Голос сестры Еротиады журчит ручейком, а уАлены сжимается сердце от непонятного страха. Она сует, сует одно полено задругим в раскаленное жерло печи, а в пламени видится Фролкина горящая голова, итуманятся глаза, застилает уши, и не разберешь, что это там приговариваетЕротиада.

Нет, право же, Алена вовсе умом повредилась!Ну с чего сейчас бояться-то? Радоваться надо. Разве можно было такоепредставить себе, чтобы властная, надменная сестра Еротиада вдруг, среди ночи,пришла к обиженной ею келейнице и принялась смиренно просить у нее прощения загордыню и жесточь свою?! Алена до того растерялась, увидев покаянные,увлажненные слезами глаза Еротиады, что и слов не нашла в ответ: только кивалада кивала, будто глупая корова.

На мольбы о прощении – кивала. На заверения вбудущем к ней, Алене, Еротиадином расположении и клятвы никогда впредь необижать сестру свою во Христе – тоже кивала. И точно так же тупо кивнула, когдаЕротиада, уверясь, что прощена, вдруг, не переводя дыхания, попросила Аленуистопить для нее малую баньку.

Это среди ночи-то!

«Что ж ты раньше думала?! – едва невозопила в отчаянии Алена, так и не сомкнувшая глаз после несказанно тяжелогодня. – Уж первые петухи отпели!»

Вслух выразить свое негодование она, конечно,не посмела, однако Еротиада все поняла и ответила на невысказанный вопрос:

– Я молилась. Я всегда зажигаю свечку имолюсь до первых петухов. И только потом ложусь спать. А нынче мне что-то неспится. Надобно от грехов не только душой, но и телом очиститься. Ну, идем же,сестра!

Алене не надо было тратить времени наодевание: как дали ей посконную рубаху, так и носила ее, лишь иногдаподперязываясь передником. В ней и спала. В ней и пошла в малую баньку – наподгибающихся от страха ногах.

Известно, кто, зажигая свечу, молится допервых петухов! Тот, кто верует в Антихриста и, что ни ночь, ждет наступленияСтрашного суда! Антихрист – противник Христу, живое воплощение Сатаны. Онявится перед концом мира и вторым пришествием Спасителя. Родится он отжены-блудницы, которая откроет окно на голос сладкозвучного пения птицы, а таударит ее крыльями по лицу – и в тот же час она зачнет Антихриста.

Его приход отметят знамения и ложные чудеса. Ссатанинской гордостью Антихрист воссядет во храме как бог и силою заставитпочитать себя. Ничего нельзя будет ни продать, ни купить без печати Антихристана правой руке или челе. Тогда лето не даст дождя, и наступит голод. ЦарствоАнтихриста кончится с приходом Спасителя. Нечистые духи во главе с Антихристомбудут низвергнуты во тьму пламенную – глубина ее дна не имеет…

Неужто Еротиада из приспешников Антихристовых?Не этим ли объясняется тот трепет, который она вызывает у Алены? Ох, поскореебы согрелась вода и Еротиада сказала, что она может идти!..

– Нет, погоди, – возвысила голос та,едва ноги понесли Алену к двери. – А сама? Сама не хочешь ли намыться?