Алена утерла рукой потное лицо, недоверчивоморгнула. Не хочет ли она?! Принеся из ямы, ее обмывали беспамятную, а с техпор ни разу не приходилось бывать в бане: келейниц и служанок в монастырскиемыльни не пускали. Так, опрокинет на себя ведро холодной воды – и вся недолга.Конечно, хочется обдаться горячей водою, промыть волосы со щелоком, до скрипа…У нее все косточки заныли от сладостного предвкушения, и страх перед Еротиадойи даже самим Антихристом растворился в клубах пара. Понимая, что миг удачиможет улететь так же быстро, как и припожаловал, Алена схватила шайку ипронырнула в самый дальний угол мыльни. Ей до смерти хотелось не только телудать чистоту, но и прополоскать пропотевшую рубаху, столь грубую, что кожусаднило. Как бы не увидела Еротиада, что она раздевается! Это ведь грех. Мытьсянадлежит в исподней рубахе.

Одним грехом больше, одним меньше… Содрав ссебя надоевшее одеяние, Алена торопливо расплела косу, окунула в шайку голову –и едва не закричала от восторга.

Теперь ее не остановило бы даже началоСтрашного суда! Алена щедро черпала шайку за шайкой (какое счастье, что хотьмоются здесь речной водой, не велят носить из ключа!), пока не почувствовала,что словно бы наново родилась. Тщательно промытая рубаха была расстелена наскамье, а сама Алена сидела рядышком, тщетно пытаясь разодрать обломкомгребенки свои длинные спутанные волосы.

– Э, да ты растелешилась, как я погляжу,бессоромница!

Алена так и подскочила, вздрогнув, но в голосеЕротиады не было ни намека на злость. К тому же она и сама разделась, и Алена сневольным любопытством окинула взглядом ее ширококостный стан с узкими чресламии по-мужски волосатыми, чуть кривоватыми ногами. Груди у Еротиады былималенькие, едва видные, плечи крутые, руки длинные, ухватистые. Да, она нетолько лицом, но и телом нехороша. Что верно, то верно: не создана для мирскихрадостей. Сказать по правде, таких некрасивых баб Алена в жизни своей невидела. Даже Ульянища – ежовая кожа, свиная рожа – гляделась бы рядом сЕротиадою пышной белой утицей. Этакая стать более мужская, чем женская!

Алена вдруг спохватилась, что слишкомпристально пялится на Еротиаду и может ее сим разгневать, и торопливо отвелаглаза, потянув на себя рубаху, потому что монашенка тоже не сводила с нее глаз.

– Экая ты, оказывается, складная даладная! – усмехнулась она одобрительно. – А под рубищем твоим и неразглядишь. В соку, в соку бабонька… в цвету! Видать, сладко нежили тебямужики, тешили плоть твою, коли ты этак-то налилась.

Алена почувствовала, как невольно исказилосьее лицо. Что ж, Еротиада решила над ней поиздеваться, что ли? Худая, совсем стела спала. Синяки, правда, сошли, кожа по-прежнему белая да румяная, но вон –ребра торчат. А эти слова о том, как ее тешили! Знала бы, ох, знала бы она!..

Еротиада снова усмехнулась.

– Верно, не я одна не сыскала сласти вмужских объятиях. Ты небось тоже – нет?

Алена кивнула. В мужниных – нет, это уж точно!Да и можно ли назвать то, что делали с нею Никодим и Фролка, объятиями? Cкореепыткой! И разве сравнимо сие… Нет, нет! Она привычно отогнала опасные мысли,которые гнала от себя уже два года. И такая же привычная сладкая тоска влиласьв ее сердце.

Верно, что-то мелькнуло все-таки в ее лице,как ни наловчилась Алена скрывать даже от себя милые воспоминания, потому чтоЕротиада вгляделась с любопытством:

– Неужто по любви замуж шла?

Алена остро сверкнула на нее взором. Нет,маленькие темные глазки глядят без лицемерного лукавства, даже участливо. Аможет быть, перестать дичиться? Может быть, сейчас как раз выдался подходящийслучай улучшить свое положение в монастыре? Вдруг Еротиада поверит ей? И вдругАлене удастся убедить ее, что нет греха смертного, который предстоит вековечнозамаливать новой послушнице, а есть тщательно измысленное лютовство, котороенадлежит изобличить… Но прежде раскрыть. А разве раскроешь его за монастырскоюоградою? Убийца Никодима и Фролки, виновник Алениных мучений жив-здоров, уверенв собственной безнаказанности. Справедливо ли сие?! Нет, надо постаратьсярасположить к себе Еротиаду, убедить ее… Надо быть с ней искренной, описываясвои худые обстоятельства и слезные приключения, и тогда она поверит!

– По любви? – брезгливо дернула уголкомрта Алена. – Перед венцом сестра мужняя меня научала: «Ты знай, что супругу тебя должен быть один в сердце!» А я думала: «Коли так, лучше б у меня сердцане было вовсе!»

– Не спросясь выдали? – понимающекивнула Еротиада. – Обычное дело.

– Спросясь, не спросясь… – тяжеловздохнула Алена. – Мы с Никодимом Мефодьичем соседями были, когда жили вМоскве. Я его помню, еще когда вот такусенькая была. – Она показала рукойневысоко над полом. – Всегда такой страх он на меня наводил! А после тогокак его жена померла при выкидыше, так и вовсе помрачнел. Благодарение богу,виделись редко: поначалу Никодим Мефодьич пушниной промышлял и уезжал в лесатовар брать. А на лето мы уезжали: батюшка мой был помяс. Слыхала прогосударевых помясов с Владимирщины, Нижегородчины, Муромщины, что служат вАптекарском приказе? Помясы – это травознаи, кои обслуживают московских ипоходных ратных лекарей. Набирают их из местных людей, знатных искусствомраспознавать полезные для здоровья растения. Однако всем государевым помясам житьпредписано только в Москве, а в уезды свои ездить по нарядам Аптекарскогоприказа. Я с батюшкой сыздетства езживала. Там, где-нибудь под Васильсурском,Арзамасом, Городцом, мы набирали помощников из местных людей по лесам и полямходить, травы, корни, цветы брать. Батюшка звался водочных и настойных делмастером. Он научал остальных, как собирать почечуйные травы с цветом икореньем, чемерицу черную, осокорные шишки, цвет свороборинный, ягодыземляники, яблоки дубовые, цвет кубышки белой,[32] можжевеловыеягоды и всякие другие травы. Сборщикам платили, а потом на подводах отвозиливсе, что собрано, в Москву.

– Платили? – изумиласьЕротиада. – За то, что цветочки собирали?

– Этих цветочков знаешь ли, сколько надо?Липового цвета подводу – поди-ка собери! А ведь брать его надо лишь в нужноевремя, на полнолуние, – в другую пору липов цвет не целебен. Днемпромедлишь – полсилы утратишь в лекарстве. Платили, да. У батюшки всегда былипри себе немалые казенные деньги. С них-то все и пошло, все беды наши.

– Неужто пропил? – участливоспросила Еротиада, увидав, как помрачнела Алена.