В это время, почувствовал он, кто-то дернул его за полукафтана. «Пора!» – сказала татарка. Они перешли через церковь, не замеченныеникем, и вышли потом на площадь, бывшую перед нею. Заря уже давно румянилась нанебе: все возвещало восхождение солнца. Площадь, имевшая квадратную фигуру,была совершенно пуста; посредине ее оставались еще деревянные столики,показывавшие, что здесь был еще неделю, может быть, только назад рынок съестныхприпасов. Улица, которых тогда не мостили, была просто засохшая груда грязи.Площадь обступали кругом небольшие каменные и глиняные, в один этаж, домы свидными в стенах деревянными сваями и столбами во всю их высоту, косвенноперекрещенные деревянными же брусьями, как вообще строили домы тогдашниеобыватели, что можно видеть и поныне еще в некоторых местах Литвы и Польши. Всеони были покрыты непомерно высокими крышами со множеством слуховых окон иотдушин. На одной стороне, почти близ церкви, выше других возносилосьсовершенно отличное от прочих здание, вероятно, городовой магистрат или какое-нибудьправительственное место. Оно было в два этажа, и над ним вверху надстроен был вдве арки бельведер, где стоял часовой; большой часовой циферблат вделан был вкрышу. Площадь казалась мертвою, но Андрию почудилось какое-то слабое стенание.Рассматривая, он заметил на другой стороне ее группу из двух-трех человек,лежавших почти без всякого движения на земле. Он вперил глаза внимательней,чтобы рассмотреть, заснувшие ли это были или умершие, и в это время наткнулсяна что-то лежавшее у ног его. Это было мертвое тело женщины, по-видимому,жидовки. Казалось, она была еще молода, хотя в искаженных, изможденных чертахее нельзя было того видеть. На голове ее был красный шелковый платок; жемчугиили бусы в два ряда украшали ее наушники; две-три длинные, все в завитках,кудри выпадали из-под них на ее высохшую шею с натянувшимися жилами. Возле неележал ребенок, судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее и скрутивший еесвоими пальцами от невольной злости, не нашед в ней молока; он уже не плакал ине кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу его можно былодумать, что он еще не умер или, по крайней мере, еще только готовился испуститьпоследнее дыханье. Они поворотили в улицы и были остановлены вдруг каким-тобеснующимся, который, увидев у Андрия драгоценную ношу, кинулся на него, кактигр, вцепился в него, крича: «Хлеба!» Но сил не было у него, равных бешенству;Андрий оттолкул его: он полетел на землю. Движимый состраданием, он швырнул емуодин хлеб, на который тот бросился, подобно бешеной собаке, изгрыз, искусал егои тут же, на улице, в страшных судорогах испустил дух от долгой отвычкипринимать пищу. Почти на каждом шагу поражали их страшные жертвы голода.Казалось, как будто, не вынося мучений в домах, многие нарочно выбежали на улицу:не ниспошлется ли в воздухе чего-нибудь, питающего силы. У ворот одного домасидела старуха, и нельзя сказать, заснула ли она, умерла или просто позабылась:по крайней мере, она уже не слышала и не видела ничего и, опустив голову нагрудь, сидела недвижимо на одном и том же месте. С крыши другого дома виселовниз на веревочной петле вытянувшееся, иссохшее тело. Бедняк не мог вынести доконца страданий голода и захотел лучше произвольным самоубийством ускоритьконец свой.

При виде сих поражающих свидетельств голода Андрий невытерпел не спросить татарку:

– Неужели они, однако ж, совсем не нашли, чем пробавить[27]жизнь? Если человеку приходит последняя крайность, тогда, делать нечего, ондолжен питаться тем, чем дотоле брезговал; он может питаться теми тварями,которые запрещены законом, все может тогда пойти в снедь.

– Все переели, – сказала татарка, – всю скотину. Ни коня, нисобаки, ни даже мыши не найдешь во всем городе. У нас в городе никогда неводилось никаких запасов, все привозилось из деревень.

– Но как же вы, умирая такою лютою смертью, все еще думаетеоборонить город?

– Да, может быть, воевода и сдал бы, но вчера утромполковник, который в Буджаках, пустил в город ястреба с запиской, чтобы неотдавали города; что он идет на выручку с полком, да ожидает только другогополковника, чтоб идти обоим вместе. И теперь всякую минуту ждут их… Но вот мыпришли к дому.

Андрий уже издали видел дом, непохожий на другие и, какказалось, строенный каким-нибудь архитектором итальянским. Он был сложен изкрасивых тонких кирпичей в два этажа. Окна нижнего этажа были заключены ввысоко выдавшиеся гранитные карнизы; верхний этаж состоял весь из небольшихарок, образовавших галерею; между ними видны были решетки с гербами. На углахдома тоже были гербы. Наружная широкая лестница из крашеных кирпичей выходилана самую площадь. Внизу лестницы сидело по одному часовому, которые картинно исимметрически держались одной рукой за стоявшие около них алебарды, а другоюподпирали наклоненные свои головы, и, казалось, таким образом, более походилина изваяния, чем на живые существа. Они не спали и не дремали, но, казалось,были нечувствительны ко всему: они не обратили даже внимания на то, кто всходилпо лестнице. На верху лестницы они нашли богато убранного, всего с ног доголовы вооруженного воина, державшего в руке молитвенник. Он было возвел на нихистомленные очи, но татарка сказала ему одно слово, и он опустил их вновь воткрытые страницы своего молитвенника. Они вступили в первую комнату, довольнопросторную, служившую приемною или просто переднею. Она была наполнена всясидевшими в разных положениях у стен солдатами, слугами, псарями, виночерпиямии прочей дворней, необходимою для показания сана польского вельможи каквоенного, так и владельца собственных поместьев. Слышен был чад погаснувшейсвечи. Две другие еще горели в двух огромных, почти в рост человека,подсвечниках, стоявших посередине, несмотря на то что уже давно в решетчатоеширокое окно глядело утро. Андрий уже было хотел идти прямо в широкую дубовую дверь,украшенную гербом и множеством резных украшений, но татарка дернула его зарукав и указала маленькую дверь в боковой стене. Этою вышли они в коридор ипотом в комнату, которую он начал внимательно рассматривать. Свет, проходившийсквозь щель ставня, тронул кое-что: малиновый занавес, позолоченный карниз иживопись на стене. Здесь татарка указала Андрию остаться, отворила дверь вдругую комнату, из которой блеснул свет огня. Он услышал шепот и тихий голос,от которого все потряслось у него. Он видел сквозь растворившуюся дверь, какмелькнула быстро стройная женская фигура с длинною роскошною косою, упадавшеюна поднятую кверху руку. Татарка возвратилась и сказала, чтобы он взошел. Он непомнил, как взошел и как затворилась за ним дверь. В комнате горели две свечи;лампада теплилась перед образом; под ним стоял высокий столик, по обычаюкатолическому, со ступеньками для преклонения коленей во время молитвы. Но нетого искали глаза его. Он повернулся в другую сторону и увидел женщину,казалось, застывшую и окаменевшую в каком-то быстром движении. Казалось, какбудто вся фигура ее хотела броситься к нему и вдруг остановилась. И он осталсятакже изумленным пред нею. Не такою воображал он ее видеть: это была не она, нета, которую он знал прежде; ничего не было в ней похожего на ту, но вдвоепрекраснее и чудеснее была она теперь, чем прежде. Тогда было в ней что-тонеконченное, недовершенное, теперь это было произведение, которому художник далпоследний удар кисти. Та была прелестная, ветреная девушка; эта была красавица– женщина во всей развившейся красе своей. Полное чувство выражалося в ееподнятых глазах, не отрывки, не намеки на чувство, но все чувство. Еще слезы неуспели в них высохнуть и облекли их блистающею влагою, проходившею душу. Грудь,шея и плечи заключились в те прекрасные границы, которые назначены вполнеразвившейся красоте; волосы, которые прежде разносились легкими кудрями по лицуее, теперь обратились в густую роскошную косу, часть которой была подобрана, ачасть разбросалась по всей длине руки и тонкими, длинными, прекрасно согнутымиволосами упадала на грудь. Казалось, все до одной изменились черты ее. Напрасносилился он в них отыскать хотя одну из тех, которые носились в его памяти, – ниодной! Как ни велика была ее бледность, но она не помрачила чудесной красы ее;напротив, казалось, как будто придала ей что-то стремительное, неотразимопобедоносное. И ощутил Андрий в своей душе благоговейную боязнь и сталнеподвижен перед нею. Она, казалось, также была поражена видом козака,представшего во всей красе и силе юношеского мужества, который, казалось, и всамой неподвижности своих членов уже обличал развязную вольность движений;ясною твердостью сверкал глаз его, смелою дугою выгнулась бархатная бровь,загорелые щеки блистали всею яркостью девственного огня, и как шелк, лоснилсямолодой черный ус.