Что ж, после первой недели учебы я поняла, что они былиправы — наполовину.

С уроками все в общем и целом шло неплохо. Мама один разупомянула, что я — ее дочь, но тут же сказала:

— Ни Бьянка, ни я больше не будем об этом говорить. И вытоже не должны.

Все засмеялись; к этому времени они были готовы буквальноесть у нее из рук. Как она умудрилась этого добиться? И почему не научила меня?

К остальным преподавателям следовало привыкнуть, и мне нехватало неформальной и дружеской обстановки старой школы. В «Вечной ночи»учителя вели себя внушительно и властно, и немыслимо было не соответствовать ихвысоким ожиданиям. Я всю свою жизнь пряталась от мира в библиотеке, и этоприучило меня к умственному труду, а здесь я уделяла занятиям еще большевремени. Единственный предмет, до сих пор вызывающий у меня беспокойство, быланглийский, потому что вела его миссис Бетани. Что-то в ней — манера лидержаться или то, как она слегка наклоняла голову, выслушивая ответ ученика...в общем, меня это пугало.

И все-таки с учебой проблем не будет, это я уже поняла. Авот общение вне уроков — совсем другое дело.

Кортни и остальные типичные представители «Вечной ночи»пришли к выводу, что можно не относиться ко мне с презрением; мои полюбившиесяим родители сумели завоевать для меня право быть благополучно сброшенной сосчетов, но и только. А вот те ученики, что попали сюда благодаря «новымправилам», относились ко мне с подозрением. Я жила в одной комнате с Патрис, аэто значило, что я вряд ли пойду против нее и ее друзей. Группировкисформировались за день, а я оказалась точно посредине.

Единственной новенькой, с которой я хоть как-то общалась,была Ракель Варгас, девочка с короткой стрижкой.

Как-то утром мы с ней жаловались друг другу на огромноедомашнее задание по тригонометрии, но, пожалуй, этим наше общение иограничивалось. Я чувствовала, что Ракель трудно сходится с людьми; онаказалась одинокой и при этом глубоко погруженной в себя.

На самом деле она не сильно отличалась в этом от меня, нонекоторым образом была еще более несчастной. Об этом позаботились остальныеученики.

— Один и тот же черный свитер, одни и те же черные брюки, —пропела как-то Кортни, проплывая мимо Ракель. — И тот же самый дурацкийбраслет. Спорю, завтра мы увидим ее одетой так же?

— Не все могут себе позволить скупить все существующиемодели формы, — огрызнулась ей вслед Ракель.

— Думаю, не все, — заявил Эрик, мальчик с черными волосами иузким заостренным лицом, который везде таскался за Кортни. — Только те, кому вэтой школе место.

Кортни и ее дружки захохотали. Щеки Ракель запылали, но онапросто повернулась и ушла, несмотря на то что смех усилился. Когда онапроходила мимо меня, взгляды наши встретились. Я попыталась без слов показатьей, что сочувствую, но, похоже, она только сильнее разозлилась. Очевидно, кжалости Ракель не привыкла.

Я чувствовала, что, встреться мы с ней где-нибудь в другомместе, наверняка нашли бы много общего. Но хотя я искренне сочувствовалаРакель, мне казалось, что не стоит проводить время с человеком, которыйподавлен еще больше, чем я.

И еще я думала, что не была бы так сильно подавлена,несмотря ни на что, если бы сумела понять, что произошло между мной и Лукасом.

Мы оба посещали уроки профессора Айвербона, но сидели впротивоположных концах класса. И все то время, когда я не пыталась понятьпреподавателя-нигерийца, говорившего с сильным акцентом, я исподтишка наблюдалаза Лукасом. Мы не встречались с ним взглядами ни перед уроком, ни после него, ион никогда со мной не заговаривал. Самое странное во всем этом было то, чтоЛукас не проявлял никакой робости в разговорах с другими. Он запросто могоборвать человека, если считал его надменным, скверным или просто снобом, —короче говоря, практически любого из типичных «вечноночевцев», причем в любоймомент.

К примеру, как-то раз на улице два парня начали хохотать,когда девочка — не из типичных представителей «Вечной ночи» — уронила рюкзак испоткнулась об него.

— Какая ирония, — бросил Лукас, шедший сразу за ними.

— И в чем она состоит? — спросил один из хохочущих парней,Эрик. — В том, что теперь в эту школу принимают полных неудачников?

Уронившая рюкзак девочка побагровела.

— Даже если бы это было и так, это не называлось бы иронией,— отрезал Лукас. — Ирония — это контраст между сказанным и случившимся.

Эрик скорчил гримасу.

— Ты о чем?

— Ты посмеялся над тем, что она споткнулась, как раз передтем, как сам упал мордой вниз.

Я не успела разглядеть, что именно сделал Лукас, но поняла,что он подставил Эрику подножку, и тот растянулся в траве. Несколько человек засмеялись,но большинство друзей Кортни смотрели на Лукаса злобно, словно он поступилдурно, заступившись за эту девочку.

— Вот видишь? Это и есть ирония, — заметил Лукас и пошелдальше.

Будь у меня возможность, я сказала бы Лукасу, что, по моемумнению, он поступил правильно, и не посмотрела бы, что меня услышат Эрик иКортни со своими дружками. Но такой возможности у меня не было. Лукас прошелмимо меня, словно я невидимка.

Эрик ненавидел Лукаса. Кортни ненавидела Лукаса. Патрисненавидела Лукаса. Собственно, насколько я понимала, практически все в академии«Вечная ночь» ненавидели Лукаса, за исключением бестолкового парня, похожего насерфингиста, которого я заметила в первый день, и меня. Ну да, Лукас и вправдубыл своего рода нарушителем спокойствия, но я считала его храбрым и честным;такие качества не помешали бы многим и многим в этой школе. Однако мнеприходилось восхищаться Лукасом на расстоянии, а пока я по-прежнему оставаласьодна.

— Ну, ты готова? — Патрис присела на подоконник в нашейкомнате. Ночь только подчеркивала ее хрупкий силуэт. Даже сейчас, когда моясоседка по комнате готовилась перескочить на ближайший сук дерева, онавыглядела изящно. — Наблюдатели скоро вернутся.

Каждую ночь за порядком в школе следили наблюдатели. Учителярыскали по коридорам, готовые обрушиться на любого нарушителя, и только своихродителей я там ни разу не видела. Нужно было выбираться из комнаты, пока естьвозможность, но я все еще смотрелась в зеркало, пытаясь привести себя впорядок.

«Привести в порядок» — вот ключевое выражение. Патрис безвсяких усилий выглядела шикарно в элегантных брючках и бледно-розовом свитере;ее лицо словно светилось. А вот я... я пыталась сделать что-то, чтобы моиджинсы и черная футболка смотрелись прилично. Нужно сказать, без особого успеха.

— Бьянка, пошли! — У Патрис лопнуло терпение. — Все, яухожу. Можешь оставаться, если хочешь.

— Я иду. — Собственно, какая разница, как я выгляжу?

Я иду на эту вечеринку только потому, что мне не хватилосмелости отказаться.