Еще на мгновение – невероятное, совершенно иррациональноемгновение – он задержался глазами на фигуре поверженного царя. Он пытался какможно спокойнее обдумать все то, что происходило сейчас вокруг. Неизвестноесущество бесшумно приближалось к нему. Оно обошло трон и остановилось рядом сним – краем глаза он увидел чью-то стройную, грациозную тень.

Он знал, кто это, кто это должен быть, и сознавал, чтосущество приблизилось к нему, совсем как живое. И все же, когда он поднялглаза, то, что он увидел, оказалось для него полнейшей неожиданностью.

Всего в каких-нибудь трех дюймах от него стояла Акаша. Кожаее была гладкой, белой и матовой, как всегда. Она улыбалась, и щеки ееперламутрово блестели, темные глаза были влажными и оживленно сверкали, а кожавокруг них собралась в едва заметные морщинки. Она вся светилась и простоизлучала жизненную энергию.

Совершенно онемевший, он не мог отвести от нее глаз. Онвидел, как она протянула унизанную перстнями руку и коснулась пальцами егоплеча. Он закрыл глаза и тут же открыл их снова. На протяжении тысячелетий онобращался к ней на самых разных языках – он умолял ее, возносил ей молитвы,жаловался, делал ей признания, – и вот теперь он не в силах был вымолвитьхотя бы слово. Он только мог смотреть на ее шевелящиеся чувственные губы, насияние белоснежных клыков, видеть в ее глазах свет признания и узнавания, наблюдать,как мягко вздымается под золотым ожерельем ее разделенная соблазнительнойложбинкой грудь.

– Ты хорошо служил мне, – произнесла она. – Яблагодарю тебя. – Голос у нее был низкий, чуть хриплый и очень красивый.Но эта интонация, эти слова… Почти то же самое он сказал несколько часов назаддевушке в темном городском магазине!

Ее пальцы крепче сжали его плечо.

– Ах, Мариус, – вновь в точности имитируя егоинтонацию, продолжала она, – ты никогда не впадаешь в отчаяние и нетеряешь надежду! Со своими глупыми мечтами ты ничем не лучше Лестата!

И снова его слова, обращенные им к самому себе на улице вСан-Франциско! Да она просто издевается над ним!

Что он чувствовал в эти мгновения? Ужас? Или ненависть?Веками таившуюся в душе его ненависть, смешанную с негодованием и непомернойусталостью, с печалью, охватывающей его при воспоминании о своем утраченномчеловеческом сердце, ту ненависть, которая поднялась сейчас в нем с такойсилой, о которой он даже не подозревал. Он не осмеливался пошевелиться, не смелвымолвить хотя бы слово. Ненависть была столь сильной, что он не мог в себяприйти от удивления. Она захватила его целиком, лишив способностиконтролировать ее и в то же время способности понять ее причины. Он не был всостоянии трезво мыслить.

Однако она все понимала. Сомневаться в этом не приходилось.Ей было известно все – его мысли, каждое его слово, каждый поступок. Именно этоона и хотела ему сейчас сказать. Она всегда все знала, точнее, все то, чтохотела знать.

Знала она и то, что обезумевшее существо, стоявшее рядом сней, не в состоянии себя защитить. Однако то, что, казалось бы, должно былостать мгновением триумфа, превратилось в мгновение ужаса!

Глядя на него, она тихо засмеялась. Он не в силах былслышать ее смех. Ему хотелось причинить ей боль. Ему хотелось уничтожить ее!Будь прокляты все ее чудовищные потомки! Пусть все мы погибнем вместе с ней!Если бы он только мог, он непременно бы ее уничтожил!

Ему показалось, что она кивнула, словно говоря ему, что ейвсе известно. Он воспринял это как чудовищное оскорбление. Он ничего непонимал. Еще мгновение – и он готов расплакаться как ребенок. Совершенакакая-то ужасная ошибка, извращение всех намерений.

– Мой дорогой служитель и подданный, – сказалаона, и губы ее растянулись в слабой улыбке, – ты никогда не смог бы меняостановить.

– Чего ты хочешь? Что ты собираешься делать?

– Ты должен меня извинить, – ответила она со стольже убийственной вежливостью, с которой он сам недавно разговаривал с юнцом взадней комнате бара. – Мне пора идти.

Прежде чем вздрогнул и покачнулся пол, он услышал звук –душераздирающий скрежет разрываемого металла… Он падал… Экран телевизоравзорвался, и тысячи мельчайших осколков острыми концами пронзили его плоть. Онзакричал – совсем так же, как кричат смертные, и на этот раз он кричал отужаса. Лед вокруг с грохотом ломался, и ледяные глыбы обрушивались на него.

– Акаша!

Он проваливался в глубочайшую расселину. Он постепеннопогружался в обжигающий холод.

Ее уже не было, а он все продолжал падать. Обломки льда,кувыркаясь, падали на него, окружали со всех сторон, ломали ему кости ног, рук,лица, пока наконец окончательно не погребли под собой его тело. Он чувствовал,как по истерзанной коже течет и почти мгновенно замерзает кровь. Он не могпошевелиться. Он не мог вздохнуть. Боль была совершенно невыносимой. И вновьперед его мысленным взором на мгновение, как уже бывало прежде, возниклиджунгли. Знойные зловонные джунгли. Видение тут же исчезло. Он закричал снова,на этот раз обращаясь к Лестату:

– Опасность, Лестат! Будь осторожен! Все мы вопасности!

Потом остались только холод и боль. Он терял сознание. Кнему постепенно приходил сон, чудесный сон: он видел сияние жаркого солнца,освещавшего заросшую травой поляну. Благословенное солнце… сон захватил егополностью. И женщины… как прекрасны их рыжие волосы! Но что это? Что лежит там,на алтаре, под увядшими листьями?..

Соблазн увидеть смысл в картине мимолетной —

пчела, цепочка гор,

тень

от моей ноги.

Соблазн связать их с логикой Вселенной

блестящей нитью

чувства

и ума.

…

Соблазн надеяться, что в этом гобелене

смогу я различить отдельные стежки.

Увы! Я только их и вижу…

И все же глаз зоркий, сердце светлое

нам неспроста даны.

Стэн Райс «Четыре дня в другом городе»

В жестком ритме

описывай все,

что видишь.

Деталь за деталью,

без остановки.

Главное – ритм.

Женщина. Руки подняла.

Тьма отступает.

Стэн Райс «Элегия»