– Понимаешь, Лёка, мы даем друг другу жить, и нас обоихэто устраивает. Я устала мотаться по миру. Будут внуки, поглядим, а пока я хочужить в Москве, на заслуженном отдыхе.

– Лёка, ты мне не нравишься, – заявила она, когдамы заказали ужин.

– Чем это?

– С тобой что-то происходит. Скажи, я пойму.

– Да ну, зачем я буду тебя грузить всякой чихней.

– Все-таки твоя работа дает о себе знать. Раньше ты быникогда так не выразилась, – улыбнулась она. – Раньше бы ты сказала:зачем я буду взваливать на тебя мои проблемы.

– Ты права! – засмеялась я.

– Но ты не права. Давай выкладывай, что у тебя! А начто иначе нужны подруги?

И я вывалила ей все, что мучило меня в последние месяцы.

– Хорошо, попробуем разобраться. Цветы и даже бабы намогиле – это пустяки. Лёня прожил долгую жизнь, и наверняка его любила нетолько ты. Это первое. Второе: преимущество в этом вопросе все равно, как нивзгляни, на твоей стороне. Он любил тебя, жил с тобой до самой смерти, и тывсегда, насколько я знаю, считала себя счастливой и любимой. Так?

– Так!

– И в чем же тогда дело? В тебе! У тебя почва ушлаиз-под ног. А почему? Потому что Стаська внезапно решила ехать к матери. Так?

– Возможно.

– Значит, с замогильной ревностью мы разобрались.Теперь Стаська. Самый гнусный возраст с четырнадцати до девятнадцати-двадцати.Самый проблемный и трудный. Психика у девчонки, конечно, расшатана. Она не всостоянии простить и понять. Я бы на твоем месте показала ее психологу илипсихотерапевту. Не повредит.

– Не уверена.

– В чем?

– В том, что не повредит.

– Почему?

– Потому что кругом развелось какое-то немыслимоеколичество шарлатанов. Как ни включишь телевизор, там обязательно торчиточередной психолог. И в большинстве случаев это какие-то косноязычные тупыеублюдки.

– Но не надо же идти к первому попавшемуся. Хочешь, янайду?

– Да не станет Стаська ни с кем разговаривать. Дажеесли и согласится пойти, кроме какой-нибудь пакости ничего из этого не выйдет.Да к тому же нам скоро уезжать…

– А может, там все и рассосется. Она ж хорошая девочка,умная, начитанная. Увидит мать… Да и Ариадна тоже, наверное, поумнела,раскаялась. Счастливый человек мягче становится. А она, надеюсь, нашла наконецсвое счастье. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

– Стучу по дереву. Знаешь, я как подумаю обо всем этом,у меня сердце болеть начинает.

– Да брось, все будет хорошо, вот увидишь! Они, Стаськас Ариадной, подружатся. И будут относиться друг к дружке не как мать и дочка, акак две закадычные подружки. Такое бывает.

– Бывает всякое.

– А ты скажи Ариадне, чтоб она мать из себя не строила,этот номер скорее всего не пройдет, а вот подружиться с дочкой…

– А что, Натэлка, может, это и хорошая мысль, –вдруг ухватилась я за соломинку. – Обязательно скажу ей. Она теперь частозвонит. Ладно, хватит обо мне, что у тебя-то хорошего?

– Да все вроде неплохо. Вадька прислал фотографию девушки,жениться собрался, вот погляди, хорошенькая.

– Да, даже красотка, можно сказать.

– А мне как-то скучно стало при виде ее.

– Почему?

– Чужая. Я бы мечтала, чтобы он женился на грузинскойдевушке…

– Где он тебе в Норвегии грузинскую девушку найдет? Да тыи сама не за грузина в свое время вышла.

– Знаешь, грузинский муж – это не такое уж большоесчастье, а вот грузинская жена – совсем другое дело.

– Звучит как в анекдоте. А что Юлик?

– У него турне по Канаде.

– Скучает?

– Да нет. У него есть с кем ездить.

– И ты не ревнуешь?

– Нет. Он это не афиширует, и ладно.

– То есть ты типичная грузинская жена?

– Отчасти. Грузинская жена еврейского мужа.

Но тут к столику подошел наш бывший сокурсник Толя Белых.Народный артист, лауреат и всеобщий любимец.

– Боже, кого я вижу, девочки! Сколько лет, сколько зим!Душевно рад! Можно к вам подсесть? Правда, я не один…

И, не дождавшись разрешения, он плюхнулся за наш стол. Нотут же вскочил и отодвинул стул для подошедшей к нему дамы.

– Знакомьтесь, девочки, это Таисия Булыга, потрясающийдраматург. Она написала для меня пьесу – закачаетесь! Репетирую и блаженствую!А это, Тасенька, мои однокурсницы, Натэлла и Леокадия! Натик и Лёка! –довольно потирал руки Толик.

Потрясающая драматургиня мрачно кивнула и промолчала. Вид унее был до идиотизма богемный. Пыльные волосы, грязноватый свитер и лихорадочноблестящие черные глаза, которые не могли ни на чем остановиться, но время отвремени она их опускала и пристально смотрела на свои руки, которые тоже небездействовали. Ногтем указательного пальца левой руки она чистила ногти направой. Зрелище до такой степени малоаппетитное, что меня чуть не стошнило. АТолик все разливался соловьем:

– Лёка, я в машине слышал твои лексические перлы! Мнепонравилось страшно! Знаешь, Тася, Лёка своим поставленным мхатовским голосомпроизносит всякую жаргонную чепухистику, прелесть что такое! Гениальнаянаходка! Рад за тебя! Натик, а как наш божественный маэстро? Как детки? Внуковеще нет? А я уже дважды дед и горжусь этим! Лёка, а ты?

– Моей внучке семнадцать!

– Семнадцать! – он закатил глаза. – С умаможно сойти! И что, тоже в актрисы метит?

– Слава богу нет.

– Почему слава богу? У тебя был талант… Но тыпредпочла… Но может, стоит показать ее мне, например? Может, она в бабку? Ямогу составить ей протекцию!

– Да нет, Толик, – спокойно прервала егоНатаяла, – у Лёки и без театра, и без тебя забот хватает!

– Ну, была бы честь предложена, – с облегчениемрассмеялся он.

Но я знала, что, если бы обратилась к нему, он бы помог.

Долго выдержать за одним столом с Таисией Булыгой мы немогли. И стали прощаться. Она даже головы не подняла, продолжая чистить ногти.

– Слушай, Лёка, что она может написать? – спросилаНатэлла, когда мы отошли.

– Какую-нибудь суперсовременную бредятину. По-моему,она сумасшедшая.

– Да, и как-то капитально… Слушай, сколько сумасшедшихразвелось. Но как Толика от нее не тошнит?

– Видно, нервы крепкие. Хотя я все могу понять, нозачем с ней за стол садиться?

– А может, она гений?