Вечером я, как всегда, просматривала свой календарь наследующий день. Там у меня записаны все памятные даты друзей и знакомых. Иобнаружила, что завтра день рождения, да не простой, а юбилейный у АлексеяЕвсеевича, заместителя Лёни по институту. Милейший человек и близкий друг, емуисполняется семьдесят лет. Но завтра у меня с утра масса дел, а вечером эфир, ия решила позвонить сегодня. Он обрадовался.

– Алешенька, я знаю, нельзя заранее поздравлять, но уменя завтра безумный день…

– Спасибо, Лёкочка, я тронут, что ты помнишь. Но всубботу вечером ждем тебя в ресторане. Мне это не по карману, но дети не желаютничего слушать. Юбилей есть юбилей. Так что приходи непременно.

– Спасибо, Алеша, в субботу я могу. Алеша, скажи, тызнал такую Аллу Генриховну?

– Аллу Генриховну? Масевич?

– Фамилии я не знаю. Ей на вид лет пятьдесят, может,чуть больше или меньше.

– Тогда точно не Масевич. Это была такая знаменитаяженщина-ученый. Не помнишь?

– Что-то смутно припоминаю, но… Так она у вас неработала?

– Может, и работала, но я не упомню всех. Алла…Наверное, отчества я тогда не знал, а фамилии ты теперь не знаешь. А почему тыспросила?

– Да нет, так, по глупости…

– Ерунда, тебя что-то же заинтересовало в ней? Где ты сней столкнулась, если предположила, что я могу ее знать?

– На могиле Лёни.

– Ну, милочка, мало ли кто мог прийти к нему на могилу!

– Действительно.

– Это она тебе сказала, что работала с нами?

– Ну да.

– Может, еще до меня?

– Все может быть.

…Алеша патологически честный человек, и если бы он соврал, ябы почувствовала по его тону. Ну да бог с ней, с этой Аллой Генриховной. А чтокасается ее тезки, то я вспомнила – в моей юности это была весьма популярнаядама. Ее портреты и интервью часто появлялись в газетах и журналах. Красивая,эффектная женщина, кажется, астрофизик или что-то в этом роде. Ах боже мой, чтоза чепуха лезет в голову? А все-таки какой-то червячок точит душу. Стаськавидела цветы на могиле, теперь вот эта Алла… Раньше как-то ничего подобного неслучалось. Боже мой, но ведь это могила! Он умер много лет назад, с тех порутекло столько воды! Он был старше меня, значительно старше, а эта Алла моложеменя лет на десять, ну, может, на семь… И если она таскается к нему на могилу,значит, это любовь? Ну и что? Это она его любила, а он… Я бы знала, я бызаметила, почувствовала наконец. То есть я вполне допускаю, что он с нейпереспал… Они коллеги, могли вместе оказаться где-нибудь на испытаниях, мало ли…

– Стаська! – позвала я.

– Да?

– Помнишь, ты на днях говорила, что видела цветы намогиле у деда?

– Ну?

– А ты не запомнила, какие это были цветы?

Она как-то странно на меня посмотрела.

– Тебе зачем?

– Интересно.

– Хризантемы, я же говорила.

– Ах да…

– Лёка, ты зачем спрашивала, а?

– Так, из любопытства…

– Зачем ты врешь своим ребятам? У тебя глазанесчастные… ты что, была на кладбище?

– Да, мы хоронили нашу однокурсницу…

– И на могиле лежали цветы?

– Да.

– Ну и что из этого? Какое это сейчас имеет значение?Он умер так давно, что я его почти и не помню! Ну мало ли кто может ходить кнему на могилу? Он же на тебе не девственником женился, он был ужевдовец! – почти кричала она, а в глазах появились слезы. – Может, этоего первая любовь? Может… да мало ли…

– А ты чего орешь?

– Хочу и ору! Потому что ты… дура!

– Не смей так со мной разговаривать!

– Ладно, извини, просто мне не нравится, когда тытакая…

– Какая?

– Испуганная и… старая. Ой, прости, прости, Лёка… Нокогда ты пришла, у тебя был нормальный вид, а сейчас… Лёка, сама подумай,ревновать покойника неизвестно к кому – это же дурь!

– Наверное, ты права… Чистейшей воды дурь. Ладно, пошличай пить.

– Не хочется. Я пойду позанимаюсь! А ты выкинь всю этубодягу из головы, подумай лучше…

– Ладно, подумаю о чем-нибудь другом. Кстати, погодиеще минутку, мы ведь должны что-то подарить матери на свадьбу.

– Это не моя проблема, – сразу насупилась она.

– Но ты же приняла приглашение, ты туда едешь…

– Вот пусть этот факт и будет лучшим подарком насвадьбу.

– Ты так говоришь, потому что…

– Потому что знаю, что ты все равно что-то ей повезешь.

– Естественно! Она же моя дочь…

– Скажи, а ты спросишь у нее, почему она так…

– Мне и спрашивать не надо, я сама понимаю…

– Ты? Понимаешь, как можно кинуть мать и дочь неизвестноради чего? Она что, диссидентка была, ее что, из страны выкинули и больше непускали? Она что, под мостом там жила? Нищенствовала, да? Да даже если и так,могла бы взмолиться: «Мамочка, мне плохо, пришли денег на билет», и ты ужкак-нибудь наскребла бы ей эти бабки, правда? Она здесь нашла бы работу и житьей есть где. Но здесь надо было бы заботиться обо мне, о тебе и вообще…Ненавижу!

Вот тут мне стало по-настоящему страшно.

– Стаська, но зачем же тогда ехать?

– Америку посмотреть охота на халяву! Зеленые холмыКалифорнии!

И с этими словами она удалилась. Боже правый, что же этобудет? Все мысли об Алле напрочь вылетели из головы.

Натэлла позвала меня в Дом кино на премьеру. Фильм показалсямне отвратительным – претенциозно-чернушным и безвкусным.

– Давай уйдем, – предложила я черезполчаса. – Нет сил смотреть…

– Пошли, – согласилась она, как ни странно. Обычночто-то начав, она все доводит до конца. Досматривает скучный фильм, дочитываетбездарную книгу. Но тут, видно, и ее допекло.

– Наверное, мы с тобой устарели для такого кино, –предположила она уже в фойе. – Лёка, а пошли в ресторан, я приглашаю!

Мы с ней подружились с первого взгляда, когда вместепоступали в Школу-студию МХАТ. Посмотрели друг на дружку, улыбнулись и так вотс тех пор и дружим. Мы обе поступили тогда сразу, но ни одна из нас не сталаактрисой. Она рано вышла замуж за молодого скрипача, который сделал грандиознуюкарьеру, его имя теперь известно каждому, а Натэлла растила двоих сыновей, веладом и ведала к тому же всеми его делами. У них есть квартира в Париже и домик вНорвегии. Сыновья выросли, ни один из них не стал музыкантом. Живут они вразных странах, а Натэлла вернулась в Москву несколько лет назад и заявила, чтожелает жить только в Москве. Ее муж Юлик отнесся к этому с пониманием, но сампроводит в Москве не больше двух месяцев в году. Натэлла подозревает, что унего есть другие бабы, но говорит, что ей на это наплевать.