– Надеюсь, ты пойдешь на похороны? – строгоспросила Натэлла.

– Даже не знаю… наверное, надо.

– Что значит – наверное? – возмутилась она. –Надо, чтобы было побольше народу, надо проводить по-человечески.

– А на каком кладбище?

– На Донском. Там могила ее мамы… Ты не думай, я затобой заеду.

Почему-то на похоронах всегда бывает либо очень жарко, либожутко холодно, а поскольку дело было в начале декабря, то холод стоял собачий.Мы встретили массу знакомых.

– Девочки! – подбежала к нам Валя Огородникова,наш бывший комсорг. – Сколько лет, сколько зим, вот только на похоронах ивстречаемся. Девочки, мы тут скидываемся на поминки…

– По сколько? – деловито осведомиласьНатэлла. – А кто устраивает поминки?

– Мы и устраиваем. У нее осталась только двоюроднаясестра, но… Надо помочь.

Мы с Натэллой, не сговариваясь, вытащили деньги.

– Молодцы, девчонки! Значит, я вас записываю!

– Куда? – опять-таки в один голос спросили мы.

– На поминки!

– Да нет, спасибо, мы не пойдем, – сказалая. – Мне на работу надо…

– Слыхала я, как ты по радио на жаргоне чешешь… Ладно,девчонки, спасибо вам, я побегу…

– Спасибо за «девчонок»! – сказала уже ей вследНатэлла. – Давно нас с тобой никто девчонками не называл, все большемамашами. Или бабусями даже.

– Обрати внимание, что большинство баб выглядитвсе-таки прилично, а мужики… Ты глянь, что с Никитой стало… А Володя…

– Грустно, подруга… И Лиду жалко, только-только началаоправляться…

Когда все столпились у могилы, оказалось, что пришло многонароду, в том числе и группка ребят лет по двадцать. Среди них выделяласьпрелестная девушка с длинной косой, типичная тургеневская барышня, только вджинсах и дубленой курточке.

– Кто эти ребята? – спросила я. Натэлла всегда всезнала.

– Это ее ученики, она вела какую-то театральную студию.

Надо заметить, что настоящее горе было написано только налицах этих ребят.

Первым выступил какой-то хмырь, который завершил своюневыносимо казенную речугу словами:

– Пусть земля ей будет прахом! Все ахнули.

– То есть, конечно, пухом, – поправился он, ничутьне смутившись.

– Кто этот болван? – спросила я у Натэллы.

– Да Васька Блинов, не узнала? Депутат городской думы,между прочим.

– Боже, какой кошмар! Он же всегда был кретином.

– Зато погляди, как он собой доволен.

Между тем слово предоставили тургеневской барышне.

– Дорогая Лидия Филипповна… Тетя Лида… – голос унее дрогнул, – нам без вас будет плохо. Спасибо за все, что вы сделали длянас. Мы никогда вас не забудем, честное слово… – И она расплакалась.

– Слава богу, есть кому по ней плакать, – сказала Натэлла.

Вскоре народ стал расходиться.

– Натэлла, я хочу к Лёне заглянуть…

– Я знала. И даже цветы купила. Ты иди, а я схожу заними. Они в машине остались.

– Ты не видела, у ворот торгуют цветами?

– Я тебе половину своих отдам, там много.

Натэлла была чудесной подругой и знала меня как облупленную.

Я еще издали заметила у Лениной могилы какую-то женщину. Ктобы это мог быть? Она стояла, опустив голову, спиной ко мне. Как ни дико этозвучит, в душе шевельнулась ревность. Но, с другой стороны, мало ли у него былознакомых и сослуживцев, в том числе и женского пола? Я прибавила шаг. И тут жезапнулась. Нет, надо подождать Натэллу, а то эта баба подумает, что я дажецветов ему не принесла. И тут же Натэлла догнала меня с большим букетом белыххризантем.

– Вот, тут десять. Четыре мне, тебе шесть. Ой, а ктоэто там?

– Не знаю!

– Пошли, узнаем.

Снег скрипел под ногами, и женщина обернулась. Она быланемолода, но явно моложе меня. Эффектна. Темные волосы, темные глаза, яркийчувственный рот. На могиле лежали шесть красных роз.

В глазах ее мелькнуло смятение.

– Добрый день, – сказала она. – Я работала сЛеонидом Станиславовичем. Он был замечательный человек и начальник… Он такпомог мне в жизни… Я никогда его не забуду…

Она явно узнала меня, но я никогда ее не видела.

– А как вас зовут?

– Алла, Алла Генриховна. Знаете, я живу не в Москве ивот приехала… и пришла на могилу. Всего вам доброго!

Она поспешно ушла.

– Ты когда-нибудь слыхала про нее? –полюбопытствовала Натэлла.

– Может и слыхала. Мало ли имен упоминалось вразговорах. Алла не такое уж редкое имя…

– Красивая баба.

– Да, но какое теперь это имеет значение… Я же знаю,что у него было полно баб. Она, наверное, из Капустина Яра, сказала же, чтоживет не в Москве. И, наверное, любила его. Немудрено. Его было за что любить.Вероятно, многие из этих баб бывают на его могиле. Мне на днях Стаськаговорила, что видела тут цветы… Но любил-то он меня. А это… подножный корм.

– А ты видела, как она одета? Шубка у нее не из КапустинаЯра.

– А какая у нее шубка? Каракулевая по-моему?

– Каракуль каракулю рознь! Это гулигаш.

– Это еще что такое?

– Самый дорогой сорт каракуля!

– Наверное, у нее богатый муж. Да черт с ней.

Я положила цветы на снег.

– Хочешь побыть одна? Я подожду в машине.

– Да нет, пойдем, я что-то замерзла.

– Может, выбросить ее розы, а?

– Ну вот еще! – возмутилась я. Хотя мне ужаснохотелось это сделать. Но я сочла это ниже своего достоинства.

Чего они все от меня хотят? Через год мне исполнитсявосемнадцать, и я уже буду совершеннолетняя! И буду жить так, как хочу. Всебудет по-моему. Я уже поняла, что многое могу! И если мне удастся главное, ясмогу уважать себя как женщина. Это для меня важнее всего. А уж потом яподумаю, что делать дальше в этой жизни. Может, и вправду пойду в иняз, какмечтает Лёка. Языки в наше время нужны, а может, останусь в Штатах. Ненасовсем, конечно, а так, на некоторое время… Пусть Мамалыга поисполняет своиматеринские обязанности, а то улизнула за океан и думает шмотками отделаться?Пусть она там оплачивает мою учебу, например! Хотя, если все получится, может,ей и не придется этого делать… А уж не захочется, это точно. Прошло не такмного времени с момента, как я приняла решение. А результаты уже есть. Пустьскромные, но есть! Сегодня даже Севка Колышев снизошел до меня. Увидал вкоридоре, рот разинул: «Станислава, ты что с собой сделала?» Так я ему исказала! А наша Лайза как будто в шутку спросила на уроке: «Ты часом не наконкурс красоты собралась?» Ага, говорю, на конкурс!