– Да, верно.

– Куда? Зачем?

– Куда? Зачем? Бог ведает, – сказал я и замолчал. Я мог бы многое поведать Кэтлин, например, о том, что уже не отношусь серьезно к вещам, к которым серьезно относятся серьезные люди, – к метафизике или так называемой политике. Мог бы признаться, что понятия не имею, зачем я лечу в Италию с прелестным существом. Мог бы сказать, что мне нужны любовь и ласка, необходимые лет тридцать назад. Что это значит – под шестьдесят добиться того, о чем мечтал в двадцать пять. Добьюсь, ну и что? Я был готов раскрыться перед этой прекрасной женщиной. Я видел, что она тоже выходит из состояния духовной спячки. Мы могли бы поговорить хотя бы о том, почему сон словно запечатывает человеку душу и почему просыпаешься с какой-то дрожью, в каком-то тревожном ожидании. Я мог бы спросить, может ли дух жить отдельно от тела. Меня подмывало сообщить, что я пытаюсь разобраться в проблеме смерти. Я взвешивал, не стоит ли обсудить с ней завет Уитмена о предназначении поэта. Уитмен был убежден, что демократия не выстоит, если ее поэты не создадут великие поэмы о смерти. Я чувствовал, что Кэтлин – та женщина, с которой можно говорить задушевно и о чем угодно, но стеснялся. Старый волокита, потерявший голову из-за златокудрой прелестницы, выдумщик, возмечтавший добиться исполнения юношеских желаний, вдруг начнет распространяться о сверхчувственном сознании и великой демократической поэме на тему смерти – представляете? Нет, Чарли, мир полон странностей и без тебя. Именно потому, что Кэтлин – та женщина, с которой можно поговорить, я молчал. Молчал из уважения к ней. Молчал, потому что хотел получше разобраться в волнующих меня вопросах.

– На следующей неделе я буду в Белграде, – сказала Кэтлин. – Остановлюсь в «Метрополе». Будем держать связь. Я настою на заключении нового договора и перешлю его тебе на подпись.

– Не надо, Кэтлин, прошу.

– Почему не надо? Не хочешь получить свои собственные деньги от одинокой вдовы? Но мне не нужна твоя доля. Таким путем.

Кэтлин – прекрасная и умная женщина. Она поняла простую истину – что я много трачу на Ренату и вскоре сяду на мель.

* * *

– Дорогая, зачем ты утащила мой ботинок?

– Не удержалась, – величественно ответствовала Рената. – Жаль, что не видела, как ты ковыляешь наверх в одном ботинке. А что подумала твоя приятельница? Не дуйся, мы оба любим шутки, это нас и связывает.

Шутки связывали нас крепче любви. Ренату забавлял мой характер и мои привычки. Она забавлялась мной, причем так сильно, что со временем это занятие, как я надеялся, сольется с любовью. От любви я ни под каким видом отказываться не собирался.

– Ты уже однажды утащила мой ботинок в Париже, помнишь?

– Еще бы! Это было, когда тот несносный французишка начал язвить по поводу твоей орденской ленточки. Говорил, что третья степень дается мусорщикам и свиноводам. Я утащила твой ботинок, чтобы отомстить ему, утешить тебя и позабавиться самой. А помнишь, что я сказала потом?

– Помню.

– И что?

– Люди раздеваются, а боги не одеваются.

Рената рассмеялась. На ней был темно-красный дорожный костюм. С новой прической, накрашенная, она приготовилась к отлету. Мы уже были в аэропорту имени Кеннеди.

– Чарли, плюнь ты на эту дурацкую поездку в Техас. Полетим лучше в Милан, ты нужен мне. Как я одна договорюсь с моим папочкой Биферно? Твой братец совсем не хочет, чтобы ты приезжал, и ты ему ничем не обязан. Ты говоришь, что любишь его, а он тебе отвечает хамством. Ты с ним – душа нараспашку, а он тебе пинок под зад. С хамами нужно по-хамски. С волками жить – по-волчьи выть. Я тебе скажу, что он сейчас думает. Он думает, что ты специально выбрал подходящий момент, чтобы запустить руку в его денежные предприятия. Может, он чуточку прав? Не бойся, я не буду тебя осуждать. У меня нет никакого желания лезть в твои финансовые дела, но мне кажется, что тебе не помешала бы приличная сумма. И еще. Вы обязательно сцепитесь с его женой из-за того, у кого больше прав руководить траурной церемонией, если до того дойдет. Зачем ему видеть ваши скорбные физиономии перед тем, как пойти под нож. Короче говоря, ты даром тратишь время. Лети со мной. Я просто мечтаю выйти за тебя замуж в Милане под моей девичьей фамилией, Биферно, и чтобы к венцу меня повел мой настоящий папа.

Мне очень хотелось угодить Ренате. Она достойна того, чтобы все складывалось как она хочет. В своем долгополом кожаном пальто, несравненной шляпе, элегантных сапогах и с шарфиком из «Гермеса», Рената была таким же национальным достоянием, как Пизанская башня, и не должна находиться в личном владении. Но сама она предъявляла свои права – на имя, на отца, на мужа. Как глупо с ее стороны! Какая профанация собственной персоны! Правда, сторонний наблюдатель мог сказать, что я тоже предъявляю свои права, пусть и на другом уровне. Право на порядок, безопасность, благоразумие, бережливость и прочие буржуазные ценности!

– Пойдем выпить в ВИП-зал, – предложила Рената. – Здесь ужасная толчея и бокалы грязные.

– Но у меня больше нет туда пропуска.

– Зато у тебя есть твой Циттерблум. Тот, который взялся купить тебе сокрытие от налогов, а вместо этого год назад угробил чужие двадцать тысяч на какие-то нефтеразработки. Позвони ему, пусть устроит. Я помню, как он обещал: «Для тебя, Чарли, что угодно и в любое время».

– Ты хочешь сделать из меня рыбака из «Волшебных сказок» братьев Гримм. Жена послала его к морю, чтобы он попросил у золотой рыбки дворец.

– Выбирай выражения, милый. Я не собираюсь пилить тебя, но мы имеем право выпить на прощание по высшему классу, а не среди всякого сброда.

Я позвонил Циттерблуму. Его секретарша за несколько минут организовала нам вход в Зал для высоких персон, а я подумал, сколько выгоды можно извлечь из своих потерь и поражений – стоит только приложить немного умственных усилий.

Я потягивал «Кровавую Мэри» и мрачно думал о том, как сильно я рискую ради старшего брата и как мало он это оценит. Идеальный мужчина исходит из того, что и женщина у него идеальная, но мы-то далеки от идеала. Я, однако же, не хотел, чтобы меня попросили предсказать, как все получится, потому что, если бы сделал это, все исчезло бы в вихре ветра.

– Как насчет беспошлинной бутылочки «Ма Грифф»? – проронила Рената. Я купил ей самую большую бутылку и сказал:

– Тебе передадут ее в самолете, а я даже глотка не отведаю.

– Не огорчайся. У