ты купил эти уродские штиблеты? И пальто у тебя – попона, а не пальто. Такие штиблеты лет пятьдесят назад оборотистые ребята толкали зеленым провинциалам, да еще значок в придачу давали. А ну снимай свою попону! – Он кинул мне в руки черное пальто с узким бархатным воротником. – Здесь все равно так тепло, что в нем не походишь. Бери, дарю! Знай наших! А твою попону мои молодцы отнесут на конюшню. Ну, надевай обновку.

Я сделал то, что было приказано. Так выражалась его любовь. Сам Джулиус стал натягивать безукоризненно скроенные широкие брюки с громадными отворотами, но они не сходились на животе.

– Штаны-то после чистки сели, – крикнул он Гортензии, находящейся в соседней комнате.

– Да, малость сели, – спокойно ответила та.

Так уж было заведено в этом доме – говорить все напрямик, без всяких там интеллигентских намеков и экивоков.

Мне была также выдана пара братниных туфель. Мы носим обувь одного размера. И прямые носы у нас одинаковые, и мы оба пучеглазые. Не знаю, как смотрятся эти черты на мне, но ему они определенно придают властный вид.

Теперь, когда я думаю, что земная жизнь любого человека лишь одно из звеньев в бессчетной череде других жизней, меня интересует духовная биография Юлика. Кем он был прежде? Никакая биологическая эволюция, никакая западная цивилизация не могла за каких-то шестьдесят пять лет создать такого представителя человеческого племени, как Джулиус Ситрин. Он принес в наш мир самые потаенные свои свойства. В кого бы ни перевоплощался он в прошлом, я считаю, что как богатый и истый, то есть неотесанный, американец Джулиус потерял в этой жизни почву под ногами. Америка подвергает человеческий дух суровому испытанию. Не удивлюсь, если она отодвинет всех нас на более раннюю ступень развития. Некие высшие силы находятся, судя по всему, в состоянии неопределенности, и чувствующая часть души слишком вольничает, опираясь на материальные удобства. О, какое это утешение для людей – животные соблазны и страсти. Не помню, кто из журналистов писал, что есть страны, где наши объедки, наши отбросы примут за деликатесы.

– Ты, значит, в Европу двигаешь? По работе или так мотаешься? Причем всегда с бабой. Какая мочалка подцепила тебя на этот раз?.. Ч-черт, я, конечно, могу влезть в эти штаны, но нам предстоит порядком поколесить… На кой хрен мне мучиться? – Джулиус в сердцах стянул брюки и кинул их на кровать. – Хочешь знать, куда мы едем? Есть тут великолепный земельный участок, акров на сорок или пятьдесят, на одном полуострове. Принадлежит он кучке кубинцев. Эту землю отхватил какой-то генерал, который был у них диктатором еще до Батисты. Давно это было. Знаешь, как он это проделал? В гаванских банках обычно собирали истрепавшиеся купюры и грузили в машины, чтобы отвезти в специальные печи. Отвозить-то отвозили, но не сжигали, нет, сэр, а тайком вывозили с Кубы в Штаты и клали на счет этого самого генерала. Так он скопил целое состояние и купил государственную землицу. Сейчас там его внуки живут. Никудышный народ, банда бездельников и гуляк. Только и умеют, что пить, спать, колоться, блядовать. Знаешь, как это бывает – яхты, лимузины, самолет. Их жены хотят навести там порядок, застроить участок, чтобы земля приносила настоящий доход. Похоже, выставят на торги. Предложения будут миллионные. У меня есть свои люди среди кубинцев, которые этих самых наследников еще по Кубе знали. Думаю, мы найдем подход… Кстати, я тут получил письмо от адвоката Денизы. Спрашивает, в какой реально сумме выражается твой процент в моих «Сельских жилкооперативах». Ты что, обязан им все докладывать? Кто он такой, этот Пинскер?

– У меня не было выхода. Они проверили мои налоги.

– Какая же ты все-таки бестолочь! Учился, учился, а ничему не научился. И вроде бы из хорошей семьи вышел, и ребенком был смышленым. Если уж тебе так хочется быть интеллектуалом, то почему не Германом Каном или Милтоном Фридменом? Одним из тех напористых ребят, которые читают «Уолл-стрит джорнал»? Кому нужен твой Вудро Вильсон и другие покойники: пишешь какую-то чушь, читать невмоготу. Прочитаю полстраницы и начинаю зевать. Мало тебе папа давал подзатыльников, не то что мне. От хороших затрещин ты очнулся бы. Любимчиком был, это тебя и испортило. Вдобавок женился на этой проклятой бабе. Ей бы террористкой быть из «Освободительного фронта Палестины». Я как увидел ее острые зубки и завитки на висках, сразу подумал: «Хана парню!» Ты вот все стараешься доказать, что жизнь на нашей планете никуда не годится. Может, и не годится, но сам ты – человек конченый. Ей-ей, мне бы твое здоровье! Все еще гоняешь мяч с Лангобарди? Говорят, он джентльменом заделался. А как идет твой суд с Денизой?

– Плохо. Судья велел мне внести залог. Двести тысяч.

Джулиус аж затрясся.

– Во дают! Все, плакали твои денежки. Кто твой адвокат? Все тот же школьный приятель, толстожопый Шатмар?

– Нет, Форрест Томчек.

– Знаю Томчека, я с ним в юридическом училище учился. Строит из себя государственного человека, а сам мошенник из мошенников. Вежливый такой, уговаривать умеет, без мыла в зад влезет. А судья кто?

– Некто Урбанович.

– Не знаю такого. Но раз он принял решение против тебя, это о многом говорит. Может, его подкупили? Может, жмет на тебя, чтобы ему еще дали? Сейчас мы это мигом выясним. О мужике по имени Фланко слышал?

– Соломон Фланко? Он же адвокат чикагской мафии.

– Соломон в курсе всего. – Пальцы Юлика забегали по кнопкам аппарата. – Фланко, – сказал он, когда междугородная соединила его с Чикаго, – это Джулиус Ситрин, из Техаса… У вас там есть судья по гражданским делам, Урбановичем зовут. Он берет? – Внимательно выслушав ответ, Джулиус сказал: – Спасибо, Фланко. Я еще перезвоню тебе. – Положив трубку, брат стал выбирать рубашку и остановился на спортивной. – Нет, Урбанович, похоже, не берет. Чтобы ни одного пятнышка на послужном списке. Хочет сделать карьеру по своей судейской части. Хитрый, бродяга, и ужас какой строгий. Раз он насел, не видать тебе денег как своих ушей. Спиши по графе «Убытки». Ну ничего, мы побольше наживем. У тебя что-нибудь отложено?

– Нет.

– И счета за границей нет? И своего человека в полулегальном бизнесе?

– Нет и нет.

Джулиус смерил меня взглядом, как бы говоря: «Ну и ну!» Потом его лицо, изрезанное морщинами от возраста, треволнений и ожесточенных боев за существование, немного смягчилось. Под ачесоновскими усами заиграла легкая улыбка.

– Даже не верится, что мы с тобой братья, – сказал он. – О нас можно поэмы писать. Предложи эту тему своему приятелю – поэту фон Гумбольдту Флейшеру.