Это ваше величество наверняка знает лучше моего, а мне известно одно: война оставила меня без отца… а еще по пути сюда мы всюду видели невозделанные поля, развалины опустевших домов, женщин, пашущих землю – и пашущих из рук вон скверно, хотя покончить с пахотой следовало не одну неделю назад. Видели мы женщин, сеющих хлеб вместо шитья рубашек, видели задранных медведями и волками овец и коров и голодных детей…

– Мальчишек, из которых никогда не вырастет крепких солдат, – добавил, обращаясь к императору, Время, – и девочек, которым никогда не родить, не вскормить их.

Пораженные услышанным, придворные заахали, подбирая кто подол платья, кто полы плаща, словно в страхе испачкаться, однако суровый, сплошь в шрамах, старик император не повел даже бровью, а лишь, не улыбаясь, не хмурясь, кивнул.

– Из-за войны я потеряла отца, – продолжила девочка, – а ты сам лишился пятерых сыновей. Было у тебя их шестеро, а остался один. Я люблю его, и все прочие верные тебе подданные наверняка тоже. Неужто ты не заключишь мира с Западом даже ради него?

– Мир с Западом мы заключали не раз, – без тени улыбки отвечал император, – и всякий раз мир вел лишь к новой войне. Что проку в договорах да соглашениях, когда им нет веры? Стоит прекратить сражения, противник начинает перевооружаться.

На этом престарелый император умолк, и мрачная тишина повисла над ярко-зеленой толпой придворных плотной, гнетущей пеленой. Кто-то из придворных постарше годами закашлялся, еще несколько, переступив с ноги на ногу, зашуршали платьем. Наконец к сбитой с толку девочке подошел Патизиф. Не говоря ни слова, принц подхватил ее под руку и увел в одну из боковых ниш.

– Я обещал устроить тебе аудиенцию, – холодно сказал он, – но не обещал, что из этого выйдет толк. Как видишь, все твои просьбы пропали даром.

– Однако ты хоть что-то да сделала, – ободрил ее Время, – а многие не могут похвастаться даже этим.

Тут к ним подошел генерал, старый полководец в бутылочно-зеленом мундире, украшенном множеством эмалевых орденов, не говоря уж об обычных боевых наградах. В волосах его обильно серебрилась тусклая седина, брови сдвинулись к переносице, глаза отливали зеленью Вера.

– Позволь вмешаться, царственнородный, – проворчал зеленый генерал. – Думаю, много времени я у вас не отниму.

– Ты уже вмешался, генералиссимус, – заметил принц, – но, пожалуй, на сей раз твое вмешательство как раз кстати.

– Ты еще юн, – с мрачной рассудительностью заговорил зеленый генерал, – и потому считаешь, будто мудрость можно сыскать в розовых щечках да ясных глазках. Нам же, несущим на плечах бремя минувших лет, известно: мудрость куда вернее найдешь под сединами или под лысиной. Раз уж ты привел ко двору старого и, полагаю, святого отшельника, я бы не отказался, пока есть возможность, воспользоваться его мудростью, несомненно, нажитой за долгую, нелегкую жизнь.

– Так говори же, сын мой, – учтиво кивнул ему Время.

Поседевший в боях офицер не колебался ни единого мига.

– Как можем мы победить?

– Вы сможете победить, – отвечал ему Время, – когда ваша армия оденется в желтое.

Несгибаемый старый полководец остолбенел, но тут же опомнился.

– Да, ты можешь советовать мне переодеть солдат во вражеский цвет, – задумчиво, неторопливо проговорил он, – но уверяю тебя: я, повелитель всех наших воинств, сделать этого не смогу. А если б и смог, не сделал бы ни за что. Скорее уж я проиграю войну, чем последую этакому совету.

– Тогда можешь не утруждаться, – ответил Время. – За тебя все сделаю я.

Старый полководец развернулся на каблуке и удалился, не вымолвив больше ни слова.

Проводив его взглядом, Время повернулся к девочке и негромко сказал:

– Ну вот, теперь и мне пора в путь. Идем со мной.

Но девочка покачала головой.

– Я люблю принца Патизифа, – отвечала она и, думая, что принц все еще стоит рядом, обвела взглядом нишу.

Увы, наследный принц Вера исчез без следа.

– Идем же, идем.

Отвернувшись от девочки, Время тоже двинулся прочь. Стук его черных сапог по мозаичным дворцовым полам казался неторопливым, мерным тиканьем незримых часов.

– А он любит меня! – шепнула девочка самой себе, но этого, кроме нее, никто уже не услышал.

Ночь выдалась ненастной, дождливой, и Время, сидя под ветвистым баньяном, капля за каплей ловил языком дождевую воду. Как только дождь прекратился, а над горизонтом показался краешек солнца, он поднялся и снова вышел к дороге. И вот, когда с рассвета минуло около стражи, сзади донесся частый топот и голос девочки:

– Время! Батюшка Время, постой! Постой, подожди меня!

Но Время, не замедляя шага, не повернувшись к ней и даже не оглянувшись назад, пробормотал:

– Время не ждет никого, – и продолжал идти.

Только к началу вечера девочка, нагнав его, пошла рядом, совсем как в тот день, когда Время привел ее в столицу.

– Мне нужно кое-что тебе рассказать, – прошептала она.

– Знаю, – кивнул старый мудрец, – ты уже достаточно взрослая, чтоб рассказать Времени нечто новенькое, если, конечно, захочешь.

Медленно, запинаясь, заговорила девочка о старом саде, о зеленой лужайке, где возлежала с возлюбленным, а после и об угрозах, брошенных им ей, перепуганной насмерть, в лицо, так как уж очень хотелось ей остаться с ним, там, где ему предстоит править, пусть даже называясь его конкубиной.

– Я, выходит, ошиблась? Глупость я сделала, да? – спросила она под конец.

– Нет.

На секунду остановившись и обернувшись, Время взглянул вдоль дороги, ведущей назад, в Вер.

– Быстролетных деньков любви, дитя мое, исчезающе мало, и людям, мужчинам и женщинам, негоже упускать ни единого… если, конечно, им вообще ведомо, что такое любовь.

Девочка покачала головой.

– Не лучше ли не знать любви вовсе, чем обмануться в ней?

– Нет, – вновь отвечал Время, повернувшись вперед и взяв девочку за руку. – Случается, идущие через пустыню видят озера там, где воды нет ни капли, однако, раз обманувшись, путник поймет, как должна выглядеть вода подлинная, буде отыщет ее.

Так сказал Время, и вскоре оба умолкли, хотя по-прежнему шли рука об руку. Дорога привела их к островерхим холмам и, извиваясь, петляя, пошла на подъем, все выше и выше, пока не достигла горной гряды. Здесь путь сделался шире, ровнее; зеленые гренадеры под счет – ать-два, под лихие строевые песни вели за собой необстрелянных рекрутов, храбрых юнцов, бледнолицых мальчишек, с гордостью щеголявших новенькими пиками.

С каждым кубитом подъема вишневогубая девочка, не столь давно вошедшая в Вер, блекла, увядала. От уголков ее глаз к вискам потянулись морщинки, в некогда гладких, лоснящихся волосах засеребрились седые пряди. На пище, попадавшейся по пути, и грубом хлебе, порой принимаемом Временем от солдат,