– … завтра же. Завтра. К началу нон, полагаю, управлюсь.

– Прекрасно, – откликнулся Время.

– А до тех пор одолжу ей поносить свое платье, из старых, – едва дыша, пролепетала портниха. – Возвращать его ни к чему, не трудитесь…

– Благодарим тебя, – пришел ей на помощь Время.

В этот миг девочка тоже безмолвно выступила из-за расписной ширмы, прекрасная, словно летний рассвет.

Принц так и ахнул.

Время поджал губы, сдерживая невольную улыбку.

– Аудиенция, которую ты обещал нам устроить… как полагаешь, сможешь ли договориться на завтра, после обеда?

Девочка тоже заулыбалась.

– Да, это было бы просто чудесно. Сможешь?

– Думаю, да, – робко кивнул принц Патизиф. – Как бы там ни было, постараюсь. Я… мой дом – там, за городскими стенами. Всего-навсего в лиге от Вера. Моя карета ждет у ворот. Если угодно, я пригоню ее сюда.

– Пожалуй, так будет лучше всего, – решил Время. – Сегодня и я, и эта несчастная девочка уже проделали немалый путь.

– Разумеется, разумеется!

Принц Патизиф стремглав выбежал за порог, а девочка устало опустилась в кресло.

– И все же он славный, что б ты о нем ни думал, – сказала она Времени.

– Славный? Быть может, он тебе даже милее, чем мир? – без тени улыбки спросил ее Время.

– Не просто славный – царственнородный. Что в мире может быть милей? – с жеманной улыбкой вставила портниха.

– Возможно.

Отвернувшись от нее, Время шагнул к окну, но не успел он выглянуть наружу, как за окном раздался щелчок кнута. Грохоча колесами по камням мостовой, экипаж принца подкатил к порогу, и четверо лакеев, спрыгнувших с запяток, распахнув дверцы, расстелили меж каретой и дверью пушистый темно-зеленый ковер.

– Туфельки!

Прищелкнув пальцами, портниха ринулась на поиски туфель, но опоздала. С изяществом, достойным придворной дамы, девочка помахала ей на прощание, улыбнулась и, опершись на руку принца, взошла на подножку кареты. Время, нахмурив брови, двинулся следом и выбрал себе место лицом к ней.

Принц Патизиф, обежав высокие задние колеса кареты кругом, нырнул в другую дверцу и сел с нею рядом.

– Туфель у нас полно, – заверил он девочку. – Гости, понимаешь ли, вечно их забывают. Выберешь себе, какие понравятся.

Девочка взглядом поблагодарила его.

– А зеленые, в цвет нового платья, среди них есть?

Кучер причмокнул, щелкнул черным кнутом, белоснежные кони, запряженные в экипаж, сорвались с места, словно ищейки, учуявшие зайчонка, и карета принца помчалась вперед, виляя, подпрыгивая на булыжнике мостовой.

– Что ты! – рассмеялся Патизиф. – Готов поклясться: никаких, кроме зеленых, ты среди них не найдешь! Из-за войны ни одна дама в Вере не посмеет явиться ко двору одетой в другие цвета!

Караульные у задних ворот, вытянувшись в струнку, отсалютовали призрачной упряжке, галопом пронесшейся мимо. Говоря, что его охотничий домик (ибо именно в охотничий домик посреди императорских лесных угодий карета их и привезла) находится всего в лиге от города, Патизиф солгал: к концу утомительной, затянувшейся не на одну стражу скачки кони в упряжке едва переводили дух, а бока их покрылись пеной белее их собственных шкур.

Однако выглядел домик на славу. При виде высоких печных труб среди густых зеленых деревьев императорского леса девочка пришла в восторг.

– Ты вправду здесь и живешь? – не сводя с домика завороженного взгляда, прошептала она.

– Это – так, загородная хижина, – отвечал принц. – У меня и в городе небольшой домик есть, но здесь вам будет удобнее: каждому найдется отдельная комната.

Вечером на вершине высокой вишни закричал козодой, невдалеке, славя подлунный мир, завел нежную песнь соловей, и принц Патизиф повел преобразившуюся девочку гулять, любуясь ликом Луны, поднятым в небо неторопливым вращением Урд, по дорожкам небольшого причудливого садика (а садик тот собственноручно разбил и вырастил несчастный дед принца, оплакивая ушедшую из дому и сгинувшую в странствиях жену). Какие бы ароматы ни источали в тот вечер шпалеры с алыми розами и вянущие незабудки, терпкий мускусный запах распущенных волос девочки казался принцу куда приятнее. Какие бы сладкие песни ни пели птицы, незатейливые посулы принца казались девочке куда слаще.

Оба думали, будто остались наедине. Однако весь этот вечер кое-кто не сводил с них недреманного любящего взгляда. Пока девочка с принцем шагали по усыпанным мелкой галькой дорожкам среди безмолвных островерхих оградок цветочных клумб, мудрый Время вслушивался в каждый их тихий вздох, приникнув глазом к щелке меж цветком и листком. Когда же они – бок о бок, ладонь в ладонь – уселись на замшелую каменную скамью под ветвистой глицинией, Время, не мигая, взирал на них с полночного лика безгласных солнечных часов.

Ну, а когда оба они лениво нежились на мягкой траве, обмениваясь нежными клятвами в любви и страсти и, расставаясь, шептались о том, что долгая жизнь может промелькнуть, словно ночь, что Новое Солнце иссушит даже столетия, однако они-то не расстанутся никогда, Время крался за ними и плакал, считая секунды, убегавшие прочь со струйкой песчинок из склянки песочных часов, а ноздри его щекотал нежный бриз, овевавший разгоряченные щеки девочки пряной, печальной прохладой.

С третьими петухами Время нетерпеливо постучал в дверь еще накануне пустовавшей привратницкой, однако влюбленные проснулись отнюдь не с рассветом, а экипаж, привезший сюда принца Патизифа и опечаленную девочку, прибыл за ними лишь перед самыми нонами. Втроем помчались они ухабистой дорогой, тянувшейся к зеленым вратам Вера, однако в пути перебросились разве что парой слов, и, хотя Время стражу за стражей с тоской, с болью в сердце вглядывался в их лица, обманутая девочка ни разу не взглянула ему в глаза. Помрачневшая, не глядела она и на принца, устроившегося рядом на мягкой скамье, однако рука ее то и дело искала его ладонь… но порою не находила.

В срок, граничащий с чудом, портниха, госпожа Гобар, сшила девочке зеленое платье, в каком не постыдилась бы явиться к чопорному верскому двору ни одна из непорочных нимф.

– Вот, видишь, царственнородный: никаких жемчугов, – тоном искусницы, откровенно гордящейся честно выполненной работой, сказала портниха принцу. – Всего лишь горстка мелких изумрудов да пара прекрасных крупных аквамаринов. Ей нравится – не так ли, милая?

И впрямь, платье девочке нравилось. Но не успела она оправить подол и оглядеть себя в зеркале, экипаж сорвался с места, стрелой помчался по грязным улочкам Вера и сбавил ход лишь у широкой лестницы, тянувшейся к колоннаде, украшавшей парадные двери дворца.

Затем всех их немедля, даже поспешно препроводили к императорскому трону, и здесь бедная девочка, стуча зубами от страха, изложила просьбу о мире.

– Даже не знаю, сколько народу погибло в этой войне, – сказала она. –