бедра ее раздались в ширину, груди набухли, отяжелели, и, наконец, когда дорога давным-давно исчезла, когда путь им указывал лишь нескончаемый зеленый поток императорской армии, девочка, прижав онемевшие, дрожащие пальцы к изрядно округлившемуся животу, почувствовала внутри слабое, едва уловимое биение новой жизни.

Сколь изнуренной выглядела девочка в тот предрассветный час, когда родила на свет собственное дитя! Тут уж и сам Время познал новые глубины ужаса, ибо Время (что бы ни говорили люди) вовсе не исцеляет всего и вся, хотя кое-что исцелить вполне может. Однако ему хватило мужества перевязать пуповину и утешить ослабшую девочку, прижав новорожденного к ее груди.

– Мне пора в путь, – сказал Время. – А тебе непременно нужны пища, чистая вода и кое-какое тряпье сыну на пеленки. Пока меня нет, держи его в тепле, да и сама берегись холода.

С этими словами он придвинул поближе к девочке груду хвороста, чтоб ей легче было подбрасывать хворост в костер, и напоследок добавил:

– А я вернусь, когда будет на то воля Предвечного.

Ночная тьма сомкнулась поверх его старого серого плаща, и Время исчез из виду, словно какой-нибудь призрак. Продрогшая девочка осталась совсем одна, если не считать малыша сына – одинокая, беспомощная, дрожащая вместе с языками пламени, мерцающего, гудящего на белом ветру, треплющем широкий подол зеленого платья, пошитого госпожой Гобар. Дрожала она не только от холода, но и от страха: ведь издали то и дело доносился дикий вой волчьих стай, что кормятся на полях сражений, пожирая тех, кто пожран войной.

Однако куда сильнее, чем диких волков, боялась она свирепых солдат, мчавшихся в бой мимо жалкого убежища из хвороста и кустов, укрывавших их с сыном. Если не сломленные, то изуродованные битвами, недавние мальчишки, превратившиеся в зверей, казались ей приспешниками Преисподней, апостолами Смерти… однако стоило младенцу припасть к ее груди, посасывая сладкое материнское молоко, дух ее воспарил ввысь. Таково уж оно, непостоянство материнского сердца. Таково уж оно, непостоянство всех на свете людских сердец.

Но вот где-то рядом треснула ветка, и вместе с ней треснула, надломилась блаженная безмятежность. Кое-как поднявшись, девочка бросилась бы бежать, да только едва смогла устоять на ногах. Часть убогого укрытия отлетела прочь, языки пламени осветили клинок короткого меча и впалые щеки. На миг, показавшийся девочке месяцем, взгляды их встретились…

– Книга господня! – в изумлении ахнул солдат. – Что вы, пожри вас ненасытный Абайя, тут делаете?!

– Как видишь, мой сын завтракал, – отвечала девочка, – а я отдыхала, пока не пришел ты.

Солдат, опустив меч, протиснулся сквозь кусты к ним.

– Тогда садись поскорей.

Ухватившись за поданную им руку, девочка послушно села, и солдат тоже уселся возле костра, загородив широкой спиной брешь, проделанную им в кустах, укрывавших обоих.

– Наверное, ты заметил костер? – спросила девочка. – Я этого и боялась, хотя Время нагромоздил здесь, у этой валежины, целую груду засохших кустов и ветвей, прежде чем развести его.

– Время?

– Мой батюшка. То есть я зову его батюшкой с тех пор, как он начал заботиться обо мне. Но бояться тебе нечего. Время – глубокий старик. Уверена, ты без труда одолеешь его и убьешь.

Солдат, не сводя глаз с младенца, покачал головой.

– Не стану я его убивать. Зачем бы? А мальца как зовут?

Имя для сына девочка еще не выбрала, так как не знала, что в нем возникнет нужда так скоро, и по наитию выпалила:

– Баррус!

Баррусом звали ее брата в те дни, что ныне казались волшебным сном – храбреца, отцовского любимца.

– Ха! – с одобрением воскликнул солдат. – Симпатичный малыш, а? Вернее сказать, довольно-таки симпатичный для человечка, едва появившегося на свет. Однако будь добра, объясни, как тебя занесло сюда, на поле боя, да еще в бальном платье? Что тебе здесь понадобилось?

– Мне хотелось взглянуть, какова война вблизи, – ответила девочка, – чтоб помнить об этом, когда Время примирит людей меж собой.

– Ступай-ка лучше домой, – посоветовал солдат, – пока тебя не убили вместе с мальцом. Не то пристрелит вас кто-нибудь сдуру, а нет, так помрете с голоду или замерзнете насмерть.

Баррус, выпустив сосок матери, уснул сладким сном. Девочка подняла на плечо бретельку платья, прикрыв шелком грудь.

– Нет. Думаю, мы пойдем дальше. Туда, за горы, в Желтую империю.

– Вот так, в зеленом наряде? Это ж самоубийство чистой воды! Возьми-ка.

Расстегнув бронзовую фибулу, солдат сдернул с плеч плащ-сагум и подал девочке.

– Новым зеленый был, – пояснил он, – а со временем сделался серым. Может, жизнь тебе он и не спасет, но хотя бы согреет перед смертью.

Прослезившись, девочка принялась благодарить его, но из горла вырвались только рыдания пополам с невнятным лепетом.

– За меня не волнуйся, – пожав плечами, успокоил ее солдат. – Там, дальше, убитых полным-полно, а они и без плащей уже не замерзнут. Я себе без труда другой раздобуду – если повезет, так еще и поновее!

С этим он поднялся, собираясь двинуться дальше.

Сморгнув слезы, кипятком обжигавшие впалые щеки, девочка храбро послала ему воздушный поцелуй. Поймав его, солдат неожиданно улыбнулся (улыбающийся, он показался ей совсем мальчишкой) и скрылся из виду, едва мрак уступил место утренней заре, а девочка укрылась его плащом, поплотнее укутав полами Барруса, малыша сына.

Такими и обнаружил их вернувшийся Время, раздвинув сухие ветви – мирно спящими, укутавшись в теплую шерсть. Проснувшись, девочка расплакалась вновь, однако, когда Время пристыдил ее, ответила лишь, что те, кто видел в жаркой пустыне чистую воду, но так и не утолил жажды, имеют полное право дать слезам волю.

Медленно поднимались они на каменистые склоны гор: старик Время вел девочку за руку, а девочка прижимала к груди малыша. В мирные годы, как уверял ее Время, через перевалы вереницами тянулись бы путники. Сейчас же каждое дефиле, каждую горную дорогу защищали от вражеских армий целые дивизии.

Перед самой вечерней им довелось стать свидетелями одной из крупных баталий. Остановившись, Время указал вперед и вниз сосновым посохом, подысканным для себя, прежде чем оставить позади последние деревца.

– Видишь вон те зеленые квадраты? – с тоской спросил он. – Это уже не просто стычка, тут дело куда серьезнее.

Казалось, внизу, у подножья крутого обрыва, разразилась гроза. Стрелы сверкали, как молнии, пушки гремели громом. Один из зеленых квадратов, взяв разбег, выдвинулся вперед, но вскоре приостановился, качнулся, угас, словно искристый огонек тоненькой восковой свечки на сквозняке, и следом за ним, вверх по склону, усеянному телами убитых, немедля пополз второй.

– Ишь, как решительно вперед рвутся, – заметил Время, пристукнув о камень посохом. – Твердо намерены победить или умереть! Попробуй-ка угадать: что