дал ему подержаться за удилище, и какое-то время спустя дурачок тоже ушел прочь ни с чем.

Тогда, наконец, вышла к мальчишке, на берег, его мать и говорит:

– Помнишь ли ты те чудесные сказки, что рассказала я тебе за все эти годы? Так знай: самой чудесной из них ты еще не слыхал. Ступай же со мною в дом, возвращенный нам первым из богатеев селения, надевай корону, вели своему генералу встать на страже у входа, а в руку возьми волшебное перо птицы Чатаки, отверзающей клюв встречь небу и пьющей мудрость с росой. Тогда обмакнем мы с тобой, ты и я, перо ее в кровь дикого буйвола и вместе начертаем ту сказку на коре белой березы.

– О чем же эта сказка, матушка? – спросил мальчишка.

– Называется она «Сказка о мальчишке, изловившем на удочку Солнце», – ответила его мать. – Режь поскорее лесу да обещай больше Солнца на удочку не ловить, пока мы с тобою живы.

«Так-так, – подумал мальчишка, вынимая крохотный нож. – Матушку – ту, что прекраснее белой березы, всегда добрую сердцем – я, конечно, люблю. Но разве не суждено всякой душе износиться, стереться, кружась на Колесе? Если так, придет время, и ее не станет, но я-то останусь в живых, и вот тогда непременно опять наживлю удочку сверкающими самоцветами Урана, и будем мы править звездами… ну, а не выйдет, так что за беда?»

С тех самых пор Солнце иногда, вспомнив о вспухшей губе, уплывает далеко-далеко от земли, и у нас наступает зима. Однако в то время, когда дни очень коротки, а леса мальчишки, от края до края пересекшая небо, припорошена изморозью, Солнце вспоминает землю – всех земных хитроумцев, и дурачков, и мудрость земных волшебниц, и добросердечие земных матерей, и всякий раз возвращается к нам.

А может, ему – говорят порой и такое – всего-навсего пришлась по вкусу приманка…

Сказка об империях Листвы и Цветов[4]

Когда Солнце еще было юным, а люди – глупцами, поклонявшимися войне, мудрецы Урд, отправляясь нести мудрость людям, брали себе имена самые скромные – скажем, имена растений или иных простых, всем понятных вещей. Первый из таковых назвался просто Любомудром, а затем его имя сделалось нарицательным для всех остальных на множестве языков. Имелись среди любомудров Вода и Земля, День и Ночь, Акация и Укроп, и Базилик, общепризнанный их предводитель, и Лишайник, и Шиповник, и Ятрышник, и многие другие.

Ну, а величайшим из мудрецов почитался Время.

Была у Времени привычка идти по миру с востока на запад, строго на запад, старея, седея, не дожидаясь никого, а если он в кои-то веки поворачивал на восток, дни и годы осыпались с него в пути, словно дорожная пыль. Прочих давно уж нет среди живых, но Время (так о нем говорили) не остановится, пока не остынет Солнце.

В одно прекрасное утро, с рассветом, когда тень вечного странника вытянулась вперед на целую лигу, встретилась ему у дороги девочка, забавлявшаяся игрой, которой прежде не видывал даже он, повидавший все игры на свете. Удивленный, Время остановился.

– Скажи, малышка, во что это ты играешь? – спросил он девочку.

Девочка та, собрав бледно-желтые семена гороха, раскладывала их то рядками, то кругом, то катала их кончиком пальца, то бросала по ветру и собирала вновь.

– Это такая мирная игра с горошинами, – отвечала девочка. – Так она и называется, «мир».

Время с улыбкой склонился к ней.

– Мирная? – недоуменно переспросил он. – Да уж, конечно, какие игры превзойдут безобидностью игру с горошинами! Но объясни, в чем суть твоей игры?

– Вот это – люди, – объяснила девочка, показав ему горстку горошин.

Время согласно кивнул.

Девочка выстроила из горошин колонну по всем правилам стратегической науки, не забыв ни авангарда, ни арьергарда, ни вольтижеров, ни передовых разъездов.

– Сначала они – солдаты, такие же, как у нас. Идут на войну, бьются, а после могут вернуться домой.

– И больше уж воевать не пойдут? И даже с женами драк затевать не станут? – спросил Время.

– Нет, – твердо ответила девочка. – Нет, никогда.

– Идем со мною, малышка, – сказал Время, взяв ее за руку.

Весь день брели они вместе пыльной дорогой, взбирались на гребни высоких холмов, спускались в глубокие, изобилующие медведями овраги, куда, по словам многих, не заглядывает даже Время. Со временем путники пересекли просторную долину реки Лагос, а через брод у Дидугуа Время перенес девочку на плече. Порой они пели, порой беседовали, порой шли рука об руку молча.

И пока шли они рядом, плечо к плечу, девочка выросла, да так, что, в начале пути шагавшая вперевалку, под конец принялась скакать и резвиться, а Время вдобавок выучил ее ходить колесом – сам он в этаких штуках, как известно, мастак.

На ночлег они расположились у дороги. Разложив костерок, чтоб девочка не замерзла, Время принялся рассказывать ей сказку за сказкой: ведь никому на свете неведомо столько сказок, сколько ему. Еще он нарвал для девочки яблок – зеленых, однако с его ладони яблоки скатывались красными, спелыми.

– Кто ты таков, господин? – спросила девочка, ибо стоило Времени остановиться, все десять ночных страж запищали, запорхали в окрестных кустах, будто летучие мыши, и ей сделалось чуточку страшновато.

– Зовут меня Время, – отвечал он. – Что же до прочего, я анахорет – то есть живу с Предвечным, а не среди людей. Есть у тебя мать, малышка?

– Есть, – отвечала девочка, – и наверняка беспокоится обо мне: я ведь ушла, не сказавшись.

– Нет, вовсе нет, – заверил ее Время, покачав белой от седины головой. – Нет, твоя мать все поймет. Как только ты родилась, я ей оставил пророчество. Знаешь, какое? Подумай. Уверен, ты не раз его слышала.

Девочка призадумалась, а как только цикада в кустах оборвала трель, сказала:

– «Время уведет от меня дитя мое»… да, господин, мама часто так говорила.

– И ничего к этому не прибавляла?

– Прибавляла, – кивнула девочка. – Еще она говорила: «И непременно приведет назад».

– Вот видишь? Волноваться она не станет, и тебе, малышка, тоже тревожиться не о чем. Предвечный – отец всем живущим, а я – таковы уж мои обязанности – увожу их от него и возвращаю обратно.

– А вот у меня отца нет, господин, – сказала девочка.

И вновь Время покачал седой головой.

– У тебя есть Предвечный и я. Так и зови меня: Батюшка Время. Ну, а теперь ложись, спи.

Совсем еще маленькая, девочка послушно улеглась и тут же уснула. Дабы сотворить для нее пустяковые чары, Время провел