лежбище в земле. Если бы я заговорил, то мог бы сказать только вот что: «Слушай, помнишь, как мы переехали из Аплтона в Чикаго и поселились в полутемной квартирке на Райс-стрит? Ты был толстым мальчиком, а я худым. Помнишь, как мама смотрела на тебя любящим взглядом, а папа бесился, когда ты макал хлеб в какао? Помнишь, как папа вкалывал в булочной? Это было до того, как он занялся дровяным бизнесом. Он не мог найти другой работы. Вот и получилось, что джентльмен работал по ночам пекарем. Помнишь, как, придя утром домой, он вешал в ванной спецовку, и там всегда пол был усыпан мукой и пахло булочной, а потом целый день спал на диване, усталый и сердитый, спал, подложив одну руку под голову и зажав меж колен другую? Мама начинала кипятить на угольной плите белье, и мы с тобой бежали в школу. Помнишь?

Теперь скажу, почему я вспомнил все это. В силу веских причин эстетического порядка прошлое не должно быть навсегда вычеркнуто из истории. Никто другой не вложил столько души, как я, в то, чтобы прожитое, пережитое нами не было забыто, не стерлось из памяти. Тем более любовь. Любовь дана нам в благодарность за бытие. Любовь, Юлик, превратилась бы в ненависть, будь она обманом и пустой видимостью».

Но ни один из строителей нового Юго-Востока в Техасе не стал бы слушать такие речи. Они запрещены в условиях существующей цивилизации, которая доказала свое право устанавливать любые законы многими совершенными ею чудесами, например тем, что за четыре часа перенесла меня из Нью-Йорка в Хьюстон, или тем, что научила людей вскрывать грудную клетку и пересаживать в сердце новую ткань. Однако Джулиус признавал неизбежность смерти, это было неотъемлемой чертой его характера. От нас не остается ни следа – разве что горка земли, перерытая давно сдохшими кротами.

Юлик тем временем говорил, как он собирается помочь мне немного нажиться. За пятьдесят тысяч он готов взять меня в долю одного действующего предприятия.

– Оно приносит от двадцати пяти до тридцати процентов прибыли. Если ты будешь получать каждый год по пятнадцать тысяч плюс гонорары за свою писанину, то можешь плюнуть на чикагский сброд и безбедно жить в какой-нибудь второразрядной стране вроде Югославии или Турции.

– Так одолжи мне эти пятьдесят тысяч. Я заработаю такую сумму за год и верну тебе долг.

– Тогда мне самому пришлось бы обратиться в банк за кредитом, – возразил он. Однако мы оба Ситрины, в наших жилах течет одна кровь. Поэтому он вряд ли надеялся, что я приму за чистую монету его откровенное вранье. – Нет, Чарли, и не проси. Это не честная игра.

– Ты хочешь сказать, что если дашь мне в долг и не заработаешь при этом хоть самую малость, то потеряешь частицу самоуважения?

– С твоим талантом кратко выражать свои мысли я бы так писал! Я ведь в тысячу раз больше твоего знаю. Конечно, я должен иметь некоторую выгоду – как же иначе? В сущности, дело-то я проворачиваю, от самого начала до конца. С другой стороны, если ты устал от своего образа жизни – а я не понимаю, как можно не устать, – то запросто перебирайся в Техас и разбогатей без моей помощи. В штате большие масштабы и хорошие перспективы.

Большие масштабы и хорошие перспективы Техаса не пробудили дремлющие во мне деловые амбиции, зато напомнили о захватывающем эссе одного ясновидца, которое я прочитал в самолете. Эссе произвело на меня глубокое впечатление, и сейчас я думал о нем снова и снова. После того как к нам сели двое кубинцев и бостонский ирландец и сразу же задымили сигарами, я почувствовал, что меня подташнивает от дыма и тряски, поэтому размышления над ясновидением помогали отвлечься.

Машина выскочила из города и помчалась вдоль побережья.

– Тут есть стоящая рыбная лавка, – сказал Джулиус. – Давайте остановимся. Надо купить Гортензии копченых креветок и копченого марлина.

Мы подъехали к торговой точке. Рыбину не успели снять с весов, а брат уже стал отщипывать от нее кусочки и съел хвостовую часть до того, как ее завернули.

– Не подавись, – сказал я.

Юлик не обратил на меня внимания и правильно сделал. Подавиться он не подавился, но попросил одного из кубинцев, Гаспара, сесть за руль. Сам он устроился на заднем сиденье, сунув под него рыбину.

– Надо оставить Гортензии, – сказал он. – Обожает марлина.

Я сомневался, что Гортензии что-то достанется, так как знал о его необыкновенной жадности к жизни, женщинам и жратве. Но мне хотелось, чтобы Юлик почувствовал хоть легкий укол совести за то, что перед опасной операцией набивает живот копченой рыбой.

Одновременно я старался сосредоточиться на видении, которое явилось ясновидцу, и описанному им с такими поразительными подробностями. Мне было известно, что во время сна душа и дух покидают тело. Но оказывается, усилием воли их можно извлечь оттуда, когда бодрствуешь, то есть когда работает сознание. Делается это с целью наблюдения над внутренним миром человека. В результате такого извлечения все происходит не как обычно, а наоборот. Вещи и явления превращаются в свою противоположность. Тогда посвященные могут видеть свое «я» со стороны, а не воспринимать внешний мир шестью чувствами и разумом, как это обычно бывает. На внешний мир, который мы, как правило, осознаем изнутри – вот горы, вот облака, вот леса и моря, – как бы изливаются душа и дух. Мы больше не видим его, ибо мы и есть внешний мир. Внутренний и внешний миры меняются местами. Ясновидец переносится в космос, который он прежде наблюдал. Оттуда, с новой орбиты, он видит центр, который и есть его собственное «я». Теперь это «я» – внешний мир. Всемогущий Боже, ты видишь очертания человека, но это твои собственные очертания. Видишь собственные кожу, и мышцы, и кровь. Видишь себя, как видишь любой объект в природе. Но какой это чудесный объект! Твои глаза – это два сияющих солнца, излучающих свет. Их узнаешь по этому свету. Твои уши узнаешь по благозвучию. От кожи исходит свечение. Человеческое тело тоже испускает свет, звук и электромагнитные колебания. Это физическое существо, когда на него смотрит Дух. В этом Божественном сиянии видно даже движение мысли. Ваши мысли черными волнами проходят сквозь светоносное тело, говорит ясновидец. И вместе со всем этим великолепием приходит знание звезд, движущихся в пространстве, где прежде мы были неподвижными. Но нам только кажется, что мы неподвижны, ибо мы движемся вместе со звездами. Внутри нас – целый звездный мир, который мы видим, когда Дух занимает новый пункт наблюдения вне