К тому времени, когда войско расположилось лагерем,оправданная знахарка проснулась, облачилась в подаренные нянькой рубаху истарые шаровары и вычесала из волос репьи. И превратилась из полубезумнойвсклокоченной ведьмы в гордую маленькую женщину, немолодую и полноватую, нолёгкую и уверенную в движениях. Мальчик называл её именем, которое встречалосьв южном Саккареме: Мангул. Иллад, еле дождавшийся, пока она хоть немногооправится, готов был немедленно увести её в сторонку и насладиться учёнойбеседой. Однако наслаждение лекарской премудростью пришлось отложить. Мангул нив коем случае не хотела показаться дармоедкой и сразу взялась помогатьдевушкам, разводившим костёр.

– Повремени, Иллад, – сказала кнесинкахалисунцу. – Пусть дух переведёт.

Дунгорм подошёл к ним, бережно неся в руках маленького, ноочень крепкого с виду голубя, чёрного оперением, как галка. Под крыльями голубяпрятались тоненькие мягкие ремешки, удерживавшие на спинке цилиндрик с письмом.

– Государыня! – торжественно объявилвелиморец. – Мой господин и твой жених велел мне дать знать, когда мыокажемся в виду Ограждающих гор. Он выедет нам навстречу, как только получитписьмо. Он сказал, что велит оседлать Санайгау, золотого шо-ситайнскогожеребца, неутомимого, как река, и быстрого, как ветер. Прошу тебя, возьмиголубя, госпожа. Это горный голубь, он летает и в темноте. Пусть он уйдёт внебо из твоих рук.

У каждого человека бывают в жизни мгновения, когда сам засобой наблюдаешь как бы со стороны и не возьмёшься уверенно сказать, с тобой лиэто всё происходит или, может, с кем-то другим. Примерно так чувствовала себякнесинка, когда принимала у велиморского посланника горячее пернатое тельце.Голубь изгибал шейку, посматривал на неё блестящим красновато-золотым глазом.Кнесинка подняла руки над головой и раскрыла ладони. Голубь, наскучавшийся вивовой клетке, упруго взлетел.

Мыш немедля сорвался с плеча Волкодава и чёрной стрелойметнулся вдогонку. Ратники захохотали, засвистели, указывая друг другу назверька, а кнесинка загадала: поймает – значит, всё же что-то вмешается, спасётеё от ненавистного брака. Она услышала, как ахнул Дунгорм.

Хищный Мыш, с его-то зубами, вполне был способен поймать изагрызть птицу побольше себя. Если она, конечно, не ястреб. Однако умишка хватилоне трогать перепуганного голубя, выпущенного людьми. Мыш удовольствовался тем,что дал ему, спасавшемуся в сторону гор, хороший разгон. И возвратился на плечок Волкодаву.

Со времени памятного ночлега на берегу Кайеранских трясинмолодые ратники так и повадились, что ни вечер, навещать девушек-служанок.

– Мало ли, – проникновенно объясняли ониВолкодаву. – Опять кто полезет, а мы – тут как тут!

Теперь, правда, Волкодав со старшинами сами выбирали местадля ночлегов и сами расставляли караульных, не смыкавших глаз до рассвета. Такчто, по правде-то говоря, особой нужды беспокоиться о девушках не было. Но какне воспользоваться тем, что ражих молодых ребят никто больше не гонял! А уж отом, как цвели девушки, не стоило и говорить.

Каждый вечер перед палаткой кнесинки кончался теперьпосиделками. Когда есть женщины, перед которыми хочется распетушить грудь,мужчина обнаруживает в себе удивительные способности. Ребята притаскивали ктосегванскую арфу, кто сольвеннские гусли, кто вельхский пиоб. Выяснилось, чтоодин совсем недурно поёт, другой славно играет, третий мастерски пляшет.Нашёлся даже сочинитель стихов. Кто бы мог подумать, что им окажетсябелоголовый увалень Декша, потерявший глаз в бою у болота! Декшу не считалтугодумом только тот, кто хорошо его знал. Правда, ни слуха, ни голосасольвеннский Бог-Змей, покровитель певцов, молодому старшине не дал. Декша петьи не пробовал. Просто говорил – глухо и монотонно, оберегая больной глаз.

В земле каменистой, серой

Лежат сгоревшие кости.

Валун подушкою служит,

А одеялом – мох.

Шумят высокие сосны,

И ветер тучи проносит,

И камышей с болота

Порой долетает вздох…

Рыжий сегван, сидевший на корточках неподалёку, чуть слышнокасался пальцами арфы. Складной мелодии пока не получалось, но в голосе струнугадывался ропот леса и жалобные крики птиц, летевших на север, а большего и нетребовалось. Песня была про Варею и её друга, с которым она хорошо если успелатрижды поцеловаться. Успела только погибнуть с ним рядом.

Зачем твоя кровь на листьях?

Ты встань, поднимись, любимый!

Тебя одного не брошу,

Где стрелы летят, визжа.

Враги занесли секиры,

Сейчас мне голову снимут.

Пускай же сочтут злодеи,

Что я и есть госпожа…

Кто теперь знал, думала ли в самом деле Варея, что её смертьдаст кнесинке время и поможет спастись от убийц? Ох, навряд ли. Волкодаву былостыдно собственного душевного безобразия, но он в том весьма сомневался. Авпрочем, песни вот так и нарождаются.

Декша закончил её молитвой Светлым Богам, прося Их позволитьпарню и девушке если не соединиться, то хотя бы видеться на том свете. Известноведь, что у каждого народа свои небеса.

Кнесинка Елень слушала молча, с застывшим лицом, служанкивсхлипывали, вспоминая подругу. Мал-Гона шепнул что-то своим, и в скоромвремени из рук в руки проплыла пузатая фляга.

– За помин души, – сказал вельх и вынул костянуюзатычку. – Отведай первой, государыня.

Кнесинка отведала, не поморщившись, и передала флягуДунгорму.

– Эх! – сказал Аптахар, когда души были должнымобразом помянуты и из флаги вытрясли последние капли. – Отец Храмн, чьяпремудрость сравнима только с длиной его… ну, в общем… Короче, он не велелтопить мёртвых в слезах. Я слышал, те, по ком много плачут, не могутвознестись: поди втащи с собой на небо лохань со слезами! Дайте-ка мне её сюда,пятиструнную, Хёгг ею подавись, поминать так поминать!

Аптахар пел гораздо хуже сына, оставшегося в Галираде, да ина арфе не играл, а скорее бренчал, громко, но без особого ладу. А уж песня,которой он разразился, иных заставила испуганно подскочить. Исполнять такое прикнесинке поистине возможно было только в конце дальней дороги, когда пережитыевместе опасности и труды превращают хозяев и слуг в ближайших друзей.

Сольвеннская девка меня целовала,

И всё-то ей было, проказнице, мало…

Посланник Дунгорм в ужасе покосился на кнесинку, ногосударыня не остановила певца. Аптахар же со смаком перечислял племена инароды, жизнерадостно сравнивая девичьи достоинства и воспевая разнообразиеутех:

А с мономатанскою девкою смуглой