Мыш соскочил с плеча Волкодава на запястье и озабоченноуставился ему в лицо.

Кровавую стёжку засыпало снегом,

Но память, как солнце, горит над пургой:

Ведь что удалось одному человеку,

Когда-нибудь сможет осилить другой.

Священный рассвет над горами восходит,

Вовек не погасят его палачи!

Отныне мы знаем дорогу к свободе,

И Песня Надежды во мраке звучит!

Любой мотив, как известно, можно исполнить по-разному. Можнотак, что только у последнего бревна не потекут слёзы из глаз. Можно так, чтонападёт охота плясать. А можно так, что рука сама потянется к ножнам. СлушавшиеМангул, даже Волкодав, не заметили, когда тоскливый плач струн сменился гордыми грозным зовом к победе. К свободе, за которую и жизнь, если подумать, –не такая уж великая плата.

Смолкли гусли. Сделалось слышно, как в ночной темнотехолодный ветер шевелил на деревьях листья, ещё не успевшие облететь.

– Да, – тихо сказала кнесинка Елень. – Этосочинили невольники, благородный Дунгорм. Подойди ко мне, песенница.

Мангул встала с колен и робко приблизилась. Кнесинка стянулас левого запястья прекрасный серебряный браслет, усыпанный зелёными камешками,и надела его на руку знахарке. Та собралась было благодарить, но ЕленьГлуздовна жестом остановила её. Поднялась и, не прибавив более ни слова,скрылась в палатке.

Петь после Мангул не захотелось уже никому. Люди началирасходиться, притихшие, смущённые. Открывшие в себе что-то, чего никогда преждене замечали. Почему? Никто из них, благодарение Богам, не имел касательства кстрашным Самоцветным горам. И ни разу не слыхал о невольнике по прозвищуБеркут, сумевшем вырваться с каторги. А вот поди ж ты.

Ушла и Мангул – к великому облегчению Волкодава. Веннуказалось, она-то уж точно видела его насквозь и сейчас скажет об этом. СпасибоИлладу, увёл обоих, её и приёмыша. Остались у костра одни телохранители, благоим здесь было самое место. Волкодав зябко пошевелил плечами в промокшей от потарубашке. И разжал пальцы, намертво заломившие берестяную страницу.

Предстояла ночь, и до утра, как во всякую другую ночь,следовало ожидать любой гадости от судьбы. Ибо, когда прячется Око Богов,сильна в мире неправда.

Волкодав обычно нёс стражу во второй половине ночи, когдадобрым людям всего больше хочется спать, а лукавые злодеи, зная об этом,выбираются на промысел. Нынче, против обыкновения, венн сразу отправил братьевЛихих на боковую и, в общем, не собирался будить их до рассвета. Благо сам всёравно заснуть не надеялся.

Он бесшумно ходил туда и сюда, привычно слушая ночь. И думало том, что зря прожил жизнь. Почти двадцать четыре года – сравняется в началезимы… Ещё сегодня днём он был уверен, что сделал всё. Или почти всё. Отдал вседолги. И так, как следовало. Обошёл сколько-то городов и весей, отыскал семьимногих из тех, с кем побратался на каторге. Потом отправился убивать Людоеда,отлично зная, что убьёт наверняка: теперь-то его и целая дружина комесов неостановит. Ещё он знал, что погибнет. И не особенно о том сожалел. Зачемкоптить небо поскрёбышу пресечённого рода?.. Которого и вспомнить-то некомубудет, кроме старой жрицы чуждого племени?.. Ан не погиб. Даже обзавёлсясемьёй. И поплыл по течению, положив себе прожить остаток дней для тех, кто внём будет нуждаться. Ещё и мечтать начал, облезлый кобель. Бусинку принял у неразумнойОленюшки…

Волкодав непонимающе скосил глаза на хрустальную горошину,которую с такой гордостью носил на ремешке в волосах. О том ли сказал ему БогГрозы, ясно ответивший на молитву: ИДИ И ПРИДЁШЬ? Где-то там, на юге,по-прежнему стояли Самоцветные горы. И рядом с тем, чего он там насмотрелся,его ничтожная распря с Людоедом была так же мала, как лесистые холмы его родины– перед гигантскими кряжами в курящихся снежных плащах.

Мысль о том, что есть Долг превыше долга перед родом,впервые посетила венна. И не показалась крамольной. Может, утром и покажется,на то оно и трезвое утро. Но не теперь.

А в недрах хребтов каждый день гасли человеческие жизни. РодСерого Пса без следа затерялся бы в толпе мертвецов. А ведь он, Волкодав, ужеслышал повеление Бога Грозы: ИДИ И ПРИДЁШЬ. Понадобилось послать ему навстречуэту знахарку, чтобы наконец-то прожёг нутро стыд, чтобы понял, скудоумный,КУДА.

Послезавтра, навряд ли позже, поднимет пыль на дорогескачущий навстречу велиморский отряд. Быстры, ох быстры шо-ситайнские жеребцы.Синие глаза?.. Какого цвета глаза были у Людоеда? Он не помнил. Всё остальноепомнил. А глаза – хоть убей.

Волкодав оглянулся на неожиданный шорох, увидел старухуняньку, на четвереньках выползавшую из палатки, и сразу насторожился. Он неплохочувствовал время. Колесница Ока Богов, летевшая над бесплодными пустошамиИсподнего Мира, понемногу уже направлялась к рассветному краю небес. Хайгалпоманила пальцем, и Волкодав подошёл.

– Девочка тебя зовёт, – прошипела старуха. –Ступай!

Вид у неё неизвестно почему был мрачно-торжественный. Нидать ни взять «девочка» лежала при смерти и с ней самой уже попрощалась, атеперь собиралась проститься с верным телохранителем. Волкодав невольно подумало последнем способе избежать немилого замужества и на всякий случай спросил:

– В добром ли здравии госпожа?

– В добром, в добром! – заверила старуха. И злоткнула в спину: – Ступай уж!

Волкодав подошёл сперва к Лихобору. Натасканный пареньпочувствовал неслышное приближение наставника и сел, открывая глаза. Будет комуоборонить кнесинку и без…

– Буди брата, – сказал Волкодав. – Менягоспожа зачем-то зовёт.

Палатка, заменившая цветной просторный шатёр, была оченьневелика. Еле-еле хватало места самой кнесинке и ещё няньке. Волкодав приподнялвходную занавеску и, пригибаясь, ступил коленом на кожаный пол, рядом снетронутым старухиным ложем. Вышитая, ключинской работы, внутренняя занавескабыла спущена, но мимо отогнутого уголка проникал лучик света.

– Звала, госпожа? – окликнул он негромко.

Кнесинка помедлила с ответом…

– Иди сюда, – послышалось наконец.

На хозяйской половине во время ночлега венн был всего одинраз. Когда пришлось вытаскивать кнесинку из-под разбойничьих стрел. Волкодавнахмурился, стянул с ног сапоги и нырнул под плотную занавеску.

Кнесинка Елень сидела на войлоках, поджав ноги и доподбородка закутавшись в плащ. Пламя маленького светильничка, горевшего передней, заметалось от движения воздуха. Выпрямиться под холстинным потолком былоневозможно, и Волкодав опустился против кнесинки на колени. Огонёк бросалстранные блики на её лицо, освещая его снизу. Волкодав опустил взгляд.Невежливо долго смотреть прямо в глаза тому, кому служишь. Кнесинка всёмолчала, и чувствовалось, что ей чем дальше, тем труднее заговорить. Потом онасделала над собой видимое усилие и прошептала, словно бросилась с обрыва вглубокую тёмную воду: