Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван вздрогнул, никак не ожидая, что Черепаха знает его имя, но, глядя в уставленные на него круглые глаза молодого казака, охотно кивнул головой.
– Да как же он вас, чертей, возле себя терпит?? – воскликнул Пуховецкий. Неровный вздохнул, а Черепаха с ребячьей веселой хитростью посмотрел на него.
– Змея и Черепаха! – рассмеялся Иван, и хлопнул обоих собутыльников по плечам.
Глава 6
– Ладно, пане-товарищи, и я вам кое-чего расскажу. – заявил после большого глотка пива Иван. – Про Игната, что при Чорном все время ходит.
Оба собеседника мрачно нахмурились.
– Были мы оба молодыми, в одном городе жили, и было там православное братство, а я, так уж вышло, у братьев-езувитов тогда ума-разума набирался. Не сам, не сам я к ним подался, – ответил Иван на гневные взгляды Неровного и Черепахи. – Батя, Царствие Небесное, отправил, а я мал был с ним тогда спорить. Мне у них, понятно, не нравилось: ходят стриженые, пузатые, гнусавят под нос – чисто евнухи турецкие. Ни баб у них, ни детишек отродясь не бывало – ну и что из них за попы, о чем с такими на исповеди поговоришь? Расскажешь чего – один черт не поймут ни дьявола. Папежники, одно слово. Хотя грамоте добро обучены, ну и я, грешный, у них кое-чего вызубрил. Потом, правда, мало пригодилось, но может еще вперед понадобится. В общем, это я к тому, что братцы православные очень уж нас, студентов, не жаловали, а было их, считай, весь город. Старшие нас не трогали, а вот от молодых и детворы житья не было. В хороший день гадюк во двор накидают, а в плохой сам будешь ужом виться, чтобы только до двора того дойти. Так вот, Игнат тот – а его, и правда, Игнатом кличут, Лизоусом – у этой своры главным был вожаком. Сперва драли они меня каждый день, как борзые зайца, а потом так вышло, что и меня в ту же стаю занесло, а с Игнатом мы вроде бы друзьями стали.
– А как же, ведь ты тогда, Иван, униатом должен был быть, или… – тревожно и вкрадчиво поинтересовался Неровный, а Черепаха посмотрел на Пуховецкого с испугом и надеждой.
– Не "или". При рождении в истинную веру греческую был крещен, потом и в унии был из-за отца, не отпираюсь. А как в братство попал, так покаялся и перекрестился, без этого никак было. Теперь такой православный, что только держись! Мериться станем, кто православнее?
Увидев, что собеседники успокоились, Иван продолжал.
– Так вот, панове. Много мы тогда шкодили, но до большого дела все не доходило. Тогда и сестричку я потерял… А отец, он, может, и сейчас живой, дай Бог здоровья… Как сестра умерла, уж больно мне хотелось ляхам поминки по ней устроить, чтобы запомнили. И все никак. В первый раз из-за меня сорвалось, слаб еще был. Хотя теперь я и насчет того случая сомневаюсь. А потом началось: не понос, так золотуха. Как соберемся ляхам дать прикурить, так или совсем все к черту идет, или размах на гривну, а удар на полушку выходит. Совсем я измаялся, да и все парни тоже. А к тому в придачу, все хлопчиков ляхи прихватывали, по одному – по два, а выходило немало: как кто или на Сечь соберется, или больно смел станет – раз, и нету, поминай как звали. И чувствовали все, что неладно, а никак не поймешь и не ухватишь. Как всегда, случай помог. Был у нас один брат в костеле…
Здесь Пуховецкому снова пришлось успокаивать Черепаху с Неровным, которые при последних его словах схватились за висевшие за поясом пистолеты.
– Да по делам же был, да и не в самом костеле – кто бы его пустил – а только во двор зашел! А там как раз весь причт их латинский из костела шел после мессы: попы, пономари, ну и служки. И вот служка один ну до того знакомым брату показался… Смотрел он на него смотрел, то с одной стороны зайдет, то с другой. Потом, как разглядел, то и верить не хотел: оказался тот служка нашим Игнатом, как есть. Так он его быстро на чистую воду вывел, хотя куда уж еще: по-польски с ним заговорил, а тот и ответил. Пропал тогда Игнат, а теперь, вот объявился. Пришелся, значит, Ивану Дмитриевичу ко двору.
Казаки некоторое время ругали Игната, Чорного, а заодно и ляхов со всеми латинскими попами, стучали кулаками и рукоятями кинжалов по столу. Немного успокоившись, Неровный подсел поближе к Ивану, и вдруг с хмельной решимостью разорвал его рубаху, и начал с интересом рассматривать иванову грудь. Пуховецкий испугался, не привержен ли его крымский знакомец содомскому греху. Похоже было по выражению лица, что и Черепаха испытывал те же опасения. Но выяснилось, что Неровного интересовала не сама грудь, а царские знаки, ясно сейчас выступившие на раскрасневшейся от жары и от выпивки коже Ивана. Убедившись, что фигуры достаточно хороши, Ермолай одобрительно хлопнул Пуховецкого по плечу и, переглянувшись с Черепахой, которой утвердительно кивнул головой, сказал:
– Пора, Ваня! Ждать нам нечего. Идем!
– Куда же?
– Как куда? Созовем раду, и объявим о твоем царском происхождении. Сегодня день – лучше и выдумать трудно. Праздник великий, в церкви служба большая. Да и товарищество засиделось, кроме чорновского отряда – давненько похода не было, хоть и война.
Пуховецкий знал, что к сечевой раде, при всей ее внешней безалаберности, нужно быть очень хорошо готовым, чтобы добиться там успеха своему делу. Он