появились фрейлина Васильчикова[1061] и княжна Барятинская[1062] и сообщили, что княгиня Голицына неудачно упала, повредила ногу и поэтому не смогла приехать в Москву для выполнения своих обязанностей. Их величества попросили меня замещать обер-гофмейстерину и исполнять ее обязанности вплоть до выздоровления княгини. Я была очень смущена таким приглашением, так как почти ничего не знала о коронационной церемонии. Но отказ был невозможен, и я в отчаянии решилась поговорить с Императрицей и попросить совета. На следующее утро я поехала в Петровский дворец, где императорская чета намеревалась оставаться до торжественного въезда в Кремль. Сначала часовые не хотели меня пропускать, потому что у меня не было пропуска, однако, после того как я назвала свою фамилию и объяснила, что ее величество вызвала меня к себе, они пропустили меня. Императрица очень любезно меня приняла, дала некоторые указания и предоставила в мое распоряжение покои княгини Голицыной. После аудиенции я разыскала обер-гофмаршала графа Бенкендорфа и сообщила о моем новом назначении. Затем я поехала в Кремль и нанесла визит графине Строгановой[1063], обер-гофмейстерине Императрицы-матери, чтобы поговорить с нею о необходимости наших совместных действий.

Через несколько дней состоялся торжественный въезд их императорских величеств в Кремль, в котором принимала участие вся свита. Царь, как все великие князья и иностранные принцы, ехал верхом на лошади, в то время как дамы вместе с Императрицей-матерью ехали в золоченых каретах. Это было великолепное зрелище, особенно когда собравшийся народ стал криками «Ура!» приветствовать их величества в то время, как они проследовали через Красные ворота. Приближался день коронации, а княгиня Голицына все еще не прибыла в Москву. Меня охватило тревожное предчувствие, что я не смогу как следует укрепить корону на голове Императрицы. Со страхом я вспомнила, как на коронации Александра II статс-дама не смогла правильно укрепить корону[1064]. Мои опасения переросли в уверенность, когда Императрица пригласила меня к себе и попросила провести с ней репетицию момента возложения короны на ее голову. «Княгиня Голицына не приедет, — сказала она, — я думаю, что вам придется это сделать. Пройдемте в мою туалетную комнату». В покоях Императрицы мы застали Императора, который, явно нервничая, курил одну сигарету за другой. Там же находился и парикмахер Императрицы. На столе лежал большой футляр, из которого Император вынул усыпанную бриллиантами корону и надел ее на голову супруге. Затем подошел парикмахер, взял бриллиантовую шпильку и, объясняя мне, как надо действовать, воткнул ее в волосы Императрицы. Вдруг она пронзительно закричала и вскочила с кресла. Оказалось, что на голове Императрицы проходил чувствительный нерв, каждое прикосновение к которому вызывало нестерпимую боль. Ужасно испуганная, я спросила себя: «Если даже парикмахер, причесывающий Императрицу каждый день, может совершить такую оплошность, как мне удастся этого избежать?» Но гораздо труднее оказалось надеть на плечи Императрицы царскую мантию, чрезвычайно тяжелую из-за украшавших ее драгоценных камней и золота[1065], которую надо было очень сложным образом застегнуть под подбородком. Хотя камеристка Императрицы, графиня Герингер, объяснила мне последовательность действий вплоть до мельчайших деталей, а я усердно практиковалась и запоминала порядок движений, тем не менее я совершенно не была уверена в себе. К счастью, во время коронации все прошло хорошо, без каких-либо происшествий. Сопровождаемая княгиней Барятинской, баронессой Будберг и только что назначенной статс-дамой графиней Пален[1066], я взошла на помост, Императрица преклонила колени, Император возложил ей на голову корону и, напоминая о прошлом инциденте, прошептал мне: «Осторожнее!» Мне удалось избежать чувствительного места на голове Императрицы и правильно укрепить корону. Затем я справилась с застежкой царской мантии и с легким сердцем и чувством удовлетворения спустилась с помоста. Когда вечером я вернулась в свои покои и выглянула из окна, моему взору предстала впечатляющая картина: колокольня Ивана Великого была так ярко освещена, что казалось, будто она целиком погрузилась в море огней, от блеска которых в моей комнате сделалось светло как днем.

Празднества, следующие за коронацией, шли своим чередом, но закончились неожиданным событием, имеющим важное политическое значение: молодой итальянский наследник престола познакомился здесь с принцессой Еленой Черногорской, сразу же влюбился и по возвращении домой сообщил родителям, что хочет на ней жениться. Сначала королевская чета Италии[1067] была против союза с маленьким королевским домом Черногории, который они не считали равным себе, однако принц настоял на своем выборе, и Король дал согласие на брак[1068].

На 18 мая был назначен большой народный праздник на Ходынском поле, во время которого предполагалось раздавать народу подарки. Каково же было наше потрясение, когда, прибыв на место праздника, мы узнали об ужасной трагедии, произошедшей утром. Вследствие плохой организации толпы простонародья попали в такую давку, что тысячи людей упали в глубокий ров, где задохнулись, или были раздавлены до смерти, или получили тяжелые увечья. Улицы вокруг Ходынского поля представляли собой ужасное зрелище: мы встречали повозки, заполненные частично подарками для простонародья, частично трупами; тут и там торчали руки, ноги или голова какой-нибудь несчастной жертвы. Больше всего нас тяготило то, что вечером этого ужасного дня надо было присутствовать на большом балу во французском посольстве, который по какой-то необъяснимой причине не был отменен. Правда, все остальные коронационные празднества были прекращены, и на следующее утро императорская чета в сопровождении генерала Нейдгарда[1069] отправилась по всем больницам, чтобы навестить и утешить раненых. Министр финансов Витте получил от Императора приказание, не экономя государственных средств, оказать денежную помощь жертвам ужасной катастрофы. Позднее министр внутренних дел Горемыкин уверял меня, однако, что размеры бедствия были преувеличены, а число убитых и раненых не столь значительно, как сообщают. Но Царь был неудовлетворен таким успокоительным докладом и приказал создать комиссию по расследованию происшествия под председательством прежнего министра юстиции графа Палена, человека, известного своей честностью и благородством. Но граф Пален не принял в расчет гордость великих князей, которые заявили, что не признают никакого суда над собой и, чем терпеть такое оскорбление, скорее оставят свои военные и государственные должности, чтобы показать свое возмущение. Великая княгиня Александра Иосифовна, верная сторонница древних обычаев и традиций, строго отчитала своих родственников, объясняя, что противодействие приказам Императора неприемлемо для русского дворянина, и прибавила, что великие князья вообще не имеют независимого положения в империи, так как свою власть получают только от Императора. Как она сама мне позже рассказывала, она зашла даже так далеко, что указала великим князьям на то, что во времена Николая I подобное неповиновение неминуемо каралось бы ссылкой в Сибирь. В конце концов следственная комиссия