признала непосредственным виновником произошедшего московского полицмейстера Власовского, который был уволен. Через год граф Воронцов тоже оставил свой пост министра двора и был заменен бароном, впоследствии графом Фредериксом.

В июне императорская чета поехала в Нижний Новгород, где проводилась большая выставка русских промышленных изделий[1070]. Тем временем княгиня Голицына выздоровела, так что моя временная служба при дворе окончилась. Хотя выставка меня очень интересовала, я не поехала в Нижний Новгород, а сразу отправилась в наше поместье, где должна была состояться свадьба сына[1071]. Тридцатого июня в нашей домашней часовне прошло бракосочетание, и после отъезда молодой пары я осталась одна. В сельском уединении я отдыхала от случившихся зимой напряженных политических событий, ведя беззаботную жизнь среди моих крестьян.

Тем временем Император с супругой отправились в зарубежную поездку. Они встретились с немецким Императором и австрийским Императором Францем-Иосифом, затем навестили в Дании дедушку Императора[1072], а в Англии Королеву Викторию, бабушку Императрицы, и, наконец, через Шербур отправились в Париж. На обратном пути в Россию одно несчастное событие омрачило их во всех отношениях приятное путешествие: министр иностранных дел князь Лобанов внезапно умер в вагоне царского поезда.

XVII

Проблема тюрем. — Самоубийство политической заключенной. — Массовые нападки на Россию за рубежом. — Горькое суждение генерального инспектора мест заключений Сибири. — Жестокое обращение с арестантами. — Организация помощи. — Средства графа Игнатьева. — Посредничество Императора. — Содействие властей нашему предприятию

Деятельность в тюремном комитете, от которой я на некоторое время отошла, теперь меня снова полностью захватила. В 1890 году в Петербурге должен был состояться международный тюремный конгресс (так как такие конгрессы проводятся раз в пять лет, то предстоял очередной). Между тем, в сибирской глуши произошел инцидент, который привлек всеобщее внимание и вызвал во всем мире горячее возмущение условиями содержания заключенных в России. Речь идет о деле политической заключенной Сигиды, которая находилась в заключении в каторжной тюрьме возле Нерчинска и по приказу коменданта тюрьмы[1073] была высечена розгами. Не вынеся позора и оскорбления, женщина совершила самоубийство, приняв яд, и несколько других заключенных тоже сделали попытку покончить с жизнью с помощью яда, чтобы избежать подобной участи[1074]. Враждебные правительству русские газеты немедленно подхватили эту тему и стали публиковать статьи об условиях содержания заключенных в Сибири. Даже английские иллюстрированные журналы поместили на обложках рисунки, изображающие сцены жестокого обращения с осужденными, уверяя читателей, что в России это обычное явление. Американец Кеннан, дважды побывавший в Сибири, опубликовал цикл статей об условиях содержания в тамошних тюрьмах[1075], и в Англии и Америке прошли митинги протеста против «русской жестокости». Бесспорно, многое, в чем упрекали наше правительство в этой связи, было преувеличено или представлено в ложном свете, но, к несчастью, многое являлось правдой, и рисунки в иллюстрированных журналах верно передавали суть происходящего. Под впечатлением этого скандала иностранные участники конгресса собирались отменить очередной конгресс в Петербурге, но в конце концов от этого намерения отказались[1076]. Когда иностранцы прибыли в Петербург, в Михайловском манеже была устроена интересная выставка, посвященная тюрьмам, на которой принц и принцесса Ольденбургские сами проводили экскурсии для посетителей.

Естественно, меня очень интересовал этот конгресс, в котором принимали участие выдающиеся люди из различных стран. В прениях особенно отличились итальянский криминалист Бельтрани-Скалиа и француз Эрбетт; в публичных выступлениях кроме гостей участвовал также Д. Ф. Каморский, генеральный инспектор мест заключения в Сибири. Так как я хотела услышать правду о случае с Сигидой, то пригласила Каморского к себе домой для частной беседы и услышала от него много печального и интересного. «Строгость и справедливость, — сказал он, — вот что самое важное, но у нас нет ни того, ни другого!» На мой вопрос, как оказалось возможным, чтобы Сигида и ее товарищи по несчастью, находясь в одиночном заключении, смогли достать яд, он ответил: «Даже самые важные правила там не соблюдаются. Сама охрана, не колеблясь, контрабандой доставляет заключенным в камеры все, что они только пожелают, и, вдобавок, передают им все важные новости. Это объясняет тот удивительный факт, что узники в наших тюрьмах осведомлены о политическом положении в стране лучше, чем полиция». Затем он рассказал мне печальные подробности дела Сигиды. Беспорядок начался с того, что одну арестованную[1077] переводили в другое место заключения, причем ее посреди ночи подняли с кровати, завернули в одеяло и с грубыми и язвительными насмешками повезли на открытой телеге через весь город. Этот жестокий образ действий должностных лиц вызвал возмущение других заключенных; Сигида попросила позвать к ней коменданта тюрьмы, и когда тот перешагнул порог камеры, бросила ему в голову тарелку с супом. Однако комендант тюрьмы, в прошлом пьяница лейб-гусар, ничего не понимал в правилах и своих должностных обязанностях. По закону поступок Сигиды подпадал под дисциплинарное нарушение, влекущее за собой телесное наказание, однако этот закон уже был упразднен, и поэтому телесные наказания больше не могли применяться к женщинам и к старикам. Может быть, комендант не знал об отмене этого закона или просто не обратил на это внимания, во всяком случае, он приказал выпороть Сигиду[1078]. Унижение было столь невыносимым, что она покончила с собой.

Рассказ Каморского произвел на меня такое глубокое впечатление, что я решила принять меры по оказанию помощи заключенным Сибири. Но это было непросто, так как попытка основать местные комитеты помощи в провинциальных городах Сибири оказалась совершенно неосуществимой: население тех мест состояло частично из крестьян, частично из золотоискателей, а среднее сословие, на которое можно было бы опереться при организации оказания помощи, полностью отсутствовало. Руководствуясь идеей Каморского, я решила рядом с Нерчинской каторгой устроить дом для детей арестантов. Я сразу сообщила о своем проекте великой княгине Евгении Максимилиановне, княгине Барятинской и другим друзьям, и, полные энтузиазма, мы тотчас же приступили к делу, причем Каморский постоянно помогал нам ценными советами. Сначала нам пришлось достать необходимые средства, но здесь мы получили неожиданную помощь, которая избавила нас от многих хлопот. На придворном балу я случайно встретилась с графом Игнатьевым, и когда он спросил меня, чем я в настоящий момент занимаюсь, я рассказала ему о нашем проекте. После некоторого размышления он сказал, что мог бы достать для нас деньги. «Когда я был министром внутренних дел, — объяснил он мне, — я немного занимался проблемой сибирских ссыльнокаторжных и получил тогда от нескольких людей, доверяющих мне, денежные суммы для осуществления разработанного мной проекта. Так как мне пришлось неожиданно покинуть министерский пост, ничего из моего проекта не