Мы дали Натэниелу парочку ударов, от которых он содрогнулсяв цепях, потом Жан-Клод отступил от меня, оставив плеть у меня в руке.

— Выдайте этому шкодливому котёнку, чего он хочет.

Его слова не совпадали с тем, что я ощущала от него вголове, на коже, в глубине тела. Женщины вокруг сцены и подальше постанывали.Вот черт!

Я бросила плеть Жан-Клоду, как бросают бейсбольную биту,чтобы партнёр её поймал. Он её и поймал за рукоять.

— Я знаю, чего хочет этот невоспитанный котёнок, и яему это дам.

Женщины охали, ахали, кто-то сказал: «Вот стерва!», —кто-то завопил: «Везучая, зараза!»

Я подошла к Натэниелу, встала перед ним. Глаза у негосмотрели в разные стороны. Плеть ему понравилась. Теоретически я знала, что таки будет, но одно дело — знать, другое — увидеть. Мне это было не по себе, и ядаже не знала, то ли само по себе мне это не по душе, то ли я сомневалась, чтомне захочется это для него делать. Но я отбросила сомнения, потому что ясобиралась сделать то, что могу, чего от меня хотят, что я обещала сделать.

Я стала разглядывать цепи, но не очень разбираясь в ихмеханике, спросила у Жан-Клода:

— Эта штука крутится?

— Вообще-то да, — ответил он. — А зачем?

— Затем, что им захочется видеть его лицо.

Публике это понравилось, раздались крики одобрения, хотя мнеони не были нужны. Не знаю, почему, но я вдруг успокоилась. Мне стало всеравно, что мы на публике, на сцене. Очень стало внутри меня тихо, оченьспокойно.

Официанты повернули Натэниела лицом к залу. Глаза его сталипочти нормальными. Я видела отражение его глаз в зеркале дальней стены. Никогдараньше не замечала, сколько здесь блестящих поверхностей. Там были видны лицоНатэниела и моё.

Схватив его за волосы, я намотала их на руку, туго, так чтоон ахнул. Кажется, публика заорала, но звуки доходили до меня как через вату, яоказалась в колодце тишины, где единственным звуком было дыхание — его и моё.

Я прижалась к нему всем телом, притиснула к себе спиной, егозад упёрся мне в живот, груди вдавились ему в спину. Продолжая держать его заволосы, я не давала ему двигаться, и он завис в цепях, боясь двинуться и нежелая двигаться. Мне пришлось приподняться на носки, чтобы приблизиться кгладкой линии шеи. Свободной рукой я охватила его грудь, крепко прижалась.Потянув за волосы, я наклонила ему голову набок, как можно сильнее вытянув шеюс одной стороны. Он уже часто дышал, предвкушая.

Я лизнула его в шею быстрым движением языка, и он сноваахнул. Лизнула сильнее, и он задрожал. Я поцеловала его, и он застонал — не отболи, от желания. Тогда я широко раскрыла рот, коснулась его кожи горячимвыдохом, и укусила. Игры кончились — я вонзила зубы.

Он отбивался — не мог ничего с собой поделать, и яудерживала его за волосы, за грудь, тяжестью тела, навалившись ему на спину.Под зубами ощущалась его кожа, мясо во рту, а под ним — лихорадочное биениепульса. Вкус жизни ощущался под кожей, и я знала, что могу её взять, еслизахочу. Она была моей, потому что он отчасти хотел отдать её мне.

Ощущение такого куска мяса во рту ошеломляло, и я с трудомудерживалась, чтобы не впиться и не выкусить весь этот лакомый кус. Удерживаласебя, чтобы не взять все, что предлагал мне он. Я прикусила его, удерживая,чтобы не отбивался, удерживая, пока его руки дёргались в цепях, и тело сталобиться в судорогах, а я все погружала зубы в плоть. Первый сладкий вкус крови,соль с металлом и ещё что-то куда слаще, наполнил мне рот, я ощутила всем теломсудороги Натэниела, услышала его вскрик. И я стала кормиться, кормить ardeur,не заметив даже, как он возник. Я питалась кровью, мясом его тела, сексом,Натэниелом целиком. Я жрала, а когда оторвала глаза от него, то увиделаотражение своего лица в зеркале. Чёрный свет с оттенком коричневого — мои глазасветились силой.

Я резко отпустила его, увидела кровь у себя на губах, наподбородке — она блестела в свете прожекторов. Я выпустила его волосы,отпустила тело, шагнула назад, зная, что мои глаза все ещё полны тем тёмнымсветом. На миг я испугалась того, что сделала, но потом разглядела, что, несмотряна чёткий отпечаток моих зубов, кровавых бусин у него на шее, я не прокусилапульс. Не ранила его сильнее, чем он сам хотел.

Жан-Клод стоял передо мной.

— Ma petite, — шепнул он, — ma petite.

Но я знала, о чем он думает, чего он хочет. Такая тесная связь,как не бывало у нас раньше — вещь обоюдоострая. Он что-то говорил, спрашивал,как я себя чувствую, все ли в порядке, но думал не об этом. Совсем не об этом.

— Скажи, что ты хочешь, — сказала я. — Скажи,что ты хочешь.

Он прекратил попытки быть заботливым и ответил просто:

— Поцелуй меня.

Я шагнула к нему, и он меня поцеловал. Поцеловал, будтопробуя на вкус, будто языком, губами, зубами мог и хотел выпить меня допоследней капли крови Натэниела, ощущая мой вкус. Он вылизал мне небо, и яиспустила горловой стон. Его глаза стали цвета полночного неба, будтонаполнились тёмной водой со светом звёзд.

Я увидела отблеск своих глаз в зеркале, и они были полнытого же света, ослеплены его темнотой, только это не была слепота — что угодно,только не она. Как будто они обострённо воспринимали все, и не только они, но ивсе чувства обострились донельзя. Я вспомнила, как на кладбище подумала, чтозаниматься любовью в таком состоянии — это значит пережить невиданноеудовольствие или сойти с ума. Глядя в бездонные синие глаза Жан-Клода, ясклонялась к тому, что это будет удовольствие.

— Сперва надо заняться Натэниелом, — сказал он, ноголос у него был низкий и хриплый от желания.

Я кивнула:

— Да, сперва Натэниел.

— А потом?

— Скажи вслух, — попросила я голосом не стольхриплым, но и не совсем своим. — Скажи вслух.

— А потом — у меня в кабинете есть диван.

— Я подумала о столе.

Он посмотрел на меня, и даже при этих бездонных глазах оченьэто был мужской взгляд.

— Меня устроит и то, и другое, но выбирать тебе, потомучто внизу будешь ты.

— Внизу буду я?

— Да, — кивнул он.

— Почему?

— Потому что именно этого я хочу.

— Окей, — ответила я.

Натэниел на эту ночь уже выступление закончил — превращенияне будет. Он был едва в сознании, как бывает после хорошего секса. Кто-то изклиенток жаловался, но таких было не много. В основном они решили, чтопредставление стоило входной платы. Так что Натэниела мы устроили в комнате,которую стриптезры прозвали «тихой». Она заставлена здоровенными диванами,оснащена одеялами, мягким светом, и там, как следует из названия, тихо. Можноспать или жаловаться на жизнь друг другу, если что-то наперекосяк. Есть икомнаты поменьше, где исполняются приватные танцы, но эта не из них. Здесьможно только рухнуть, когда устал или когда вдруг выясняется, что тебе двесмены работать.