– В окне у Новинсона стояли военные сувениры с семнадцатого года, – начал я. – Гильзы от снарядов, продырявленные каски, походные сумки. А на стене висел раскрашенный рисунок, сделанный его сыном Иззи. Испуганный клиент подпрыгнул в воздух и кричит: «Помогите!» Это означало: «Не экономьте на ремонте обуви».

– Вот видишь, – сказал Юлик Гортензии. – Его только заведи, а там пошло-поехало.

Гортензия улыбнулась. Лицо у нее было бледное, как у напудренного танцора из театра кабуки. Выдающиеся скулы и полные губы в алой помаде усиливали сходство с японкой.

– Ну что ж, Юлик, теперь я могу со спокойным сердцем уехать.

– Послушай, Чак, всю жизнь собирался попросить тебя купить мне в Европе одну вещь. Хочу иметь хороший морской пейзаж. Чтобы ни скал, ни судов, ни людей – только бушующий океан. Чтобы везде вода и вода. Всегда любил такие картины. Раздобудь мне такую картину. Я тебе хоть пять тысяч заплачу, хоть восемь. Позвони, как увидишь подходящую, и я перешлю деньги.

Юлик считал, что мне полагаются комиссионные. Его удивило бы, если бы я не захотел немного при этом подзаработать. В такие вот необычные предложения выливалось его великодушие. Это тронуло меня.

– Обязательно похожу по галереям.

– Ну и хорошо. А как насчет пятидесяти тысяч? Подумал над моей идеей?

– Я бы с удовольствием. Деньги мне позарез нужны. Я уже телеграфировал одному моему другу, Текстеру – он сейчас на «Франции» плывет в Европу. Сообщил, что готов ехать в Мадрид поработать над его проектом, составлением «Бедекера» по культуре Европы. Итак, впереди у меня Мадрид.

– Отлично. Тебе нужны свежие идеи. Пора возвращаться к работе. Я тебя знаю: когда не пишешь, с тобой черт-те что происходит. Из-за своей бывшей и ее адвокатишек совсем перестал писать… Гортензия, теперь мы должны присматривать за Чарли.

– Согласна, должны. – С каждой минутой я все больше и больше восхищался Гортензией. Какая замечательная и отзывчивая женщина! Какие эмоции скрывались под маской кабуки! Раньше меня отталкивала грубоватость Гортензии, но теперь от нее не осталось и следа. – Может, еще раз попытаться договориться с Денизой?

– С ней договоришься, – протянул Юлик. – Не успокоится, пока ей на тарелочке с голубой каемочкой не принесут его голову. Он отдаст, а она запросит еще и еще. Судиться с такой – все равно что ссать против ветра. Оно, конечно, каждому нужна женщина, но он почему-то выбирает тех, кто только выкачивает из него денежки и силенки. Нет, парень, надо работать, надо выдавать продукцию. А то люди подумают, что ты помер, а они просто пропустили некролог. Сколько ты рассчитываешь получить за этот путеводитель? Пятьдесят тысяч? Требуй сто, не меньше. Налоги-то опять повышают. На бирже играешь? Конечно, играешь, чего я спрашиваю. Ты же у нас специалист по Америке. Значит, должен делать то, что делает вся страна. Знаешь, как бы я поступил на твоем месте? Накупил бы акций железнодорожных компаний. Некоторые по сорок центов за доллар идут. Энергетический кризис заставляет нас снова вспомнить о каменном угле. А как его иначе транспортировать, если не по железной дороге. Да и новые шахты надо открывать. В Индиане, Иллинойсе и вообще на всем Среднем Западе богатейшие месторождения антрацита. Его, правда, можно растолочь, смешать с водой и пустить пульпу по трубам. Но это неэкономично. Сейчас даже вода вздорожала. – Юлик разыгрывал очередную капиталистическую фугу. Что касается угля, он был романтическим поэтом, Новалисом, воспевающим подземные сокровища. – Накопи деньжат и пришли мне. Я уж найду, куда их повыгоднее вложить.

– Спасибо, Юлик.

– Ладно, отваливай. Поживи в Европе. И вообще, на кой хрен тебе возвращаться? Не забудь про картину.

Они с Гортензией углубились в планы застройки принадлежащего кубинцам полуострова. Джулиус запыхтел над картами и кальками, а Гортензия начала звонить в банки. Поцеловав брата и его жену, я поехал в аэропорт.

* * *

Хотя меня переполняла радость бытия, я чувствовал, что в Милане происходит что-то неладное. Меня беспокоила Рената. Я не знал, что она там делает. Вчера вечером я позвонил ей из мотеля, спросил, как дела.

– Я не буду разговаривать по межконтинентальному телефону, – сказала она. – Это слишком дорого.

Потом добрых две минуты плакала в трубку. Но даже ее всхлипы из-за Атлантики были свежее, приятнее, чем у любой другой. Затем Рената посмеялась над собой, плаксой, и произнесла:

– Ну вот, по крайней мере проронила несколько слезинок. Да, лети в Мадрид, я тебя встречу там, обязательно встречу.

– Ты выяснила, действительно ли синьор Биферно твой отец?

– Можно подумать, что ты умираешь от нетерпения. Тогда вообрази, каково мне. Да, думаю, Биферно мой папан. Я это чувствую.

– Интереснее, что чувствует он. Должно быть, красавец мужчина. Такая женщина, как ты, не родится от каждого встречного-поперечного.

– Он совсем старенький и сгорбленный. Выглядит как заключенный, которого забыли выпустить из «Алькатраса». Но мы с ним не разговаривали. Он не захотел.

– Почему?

– Мама не сказала мне, что начала против него судебный процесс. Ему вручили уведомление как раз накануне моего приезда. Мама обвиняет его в неисполнении отцовского долга. Требует выплатить детское пособие и возместить расходы по моему воспитанию.

– Какое детское пособие? Какое воспитание? Тебе скоро тридцать. Значит, сеньора не сообщила тебе про свою затею? Просто не верится.

– Когда тебе не верится, когда в твоем голосе слышишь: «Этого не может быть!» – значит, ты разозлился до чертиков. Тебе просто жалко денег, которые уходят на нашу поездку.

– Рената, объясни мне, бестолковому, зачем сеньоре понадобилось огорошить Биферно именно в тот момент, когда ты вот-вот разгадаешь загадку своего рождения? Загадку, которую, кстати сказать, она должна была бы решить сама. Ты едешь по зову сердца, по зову крови – сколько времени ты горевала, что не знаешь свою девичью фамилию, – а твоя собственная мамаша начинает строить козни. А ты еще меня упрекаешь, обвиняешь в том, что рассердился. Дикость какая-то – этот план, состряпанный старухой. Этот обстрел, бомбежки, требование безоговорочной капитуляции, победа…

– Ты просто не выносишь, когда женщины подают на мужчин в суд. И пожалуйста, не трогай мою маму. Ты даже не представляешь, чем я обязана ей. Воспитать такую дикую девчонку, как я, – это тебе не пером водить. Да, сыграла она надо мной шутку, ну и что? Над тобой еще не то проделывают. Тот же Кантебиле – гореть ему в вечном адском огне, – или Шатмар, или Текстер. Ты с Текстером ухо востро держи. Номер в «Ритце» на месяц бери, но ничего не подписывай. Иначе он заграбастает деньги, а тебя завалит работой.

– Нет, Рената, он человек со странностями, но