Это был самый большой дар, которым он обладал, талант, ужепомогавший ему на войне: способность не игнорировать, а презирать возможностьплохого конца. Мало-помалу он утрачивал это качество, потому что емуприходилось нести слишком большую ответственность за жизнь других людей,выполнять то, что было плохо задумано с самого начала и плохо налажено. А притаких обстоятельствах нельзя игнорировать плохой конец, неудачу. Тут речь идетне о возможности каких-то осложнений для тебя самого, которые можноигнорировать. Сам по себе он — ничто, он знал это, и смерть тоже ничто. Ужчто-что, а это он знал твердо. Правда, за последние несколько дней он понял,что вместе с другим человеческим существом он может быть всем. Но в глубинедуши он знал, что это исключение. Это у нас было, думал он. И в этом моевеликое счастье. Это было даровано мне, может быть, потому, что я никогда этогоне просил. Этого у меня никто не отнимет, и это никуда от меня не уйдет. Но этопрошло, и с этим покончено сегодня утром, а впереди ждет дело.

Что ж, сказал он самому себе, я рад, что ты мало-помалуначинаешь накапливать то, чего за последнее время тебе так сильно не хватало. Ато ты совсем было сдал. Мне даже стало стыдно за тебя. Но ведь я — это ты. Итакого «я», который мог бы судить тебя, нет. Мы оба сдали. И ты, и я, и мы оба.А ну, брось. Перестань раздваиваться, как шизофреник. Хватит и одного. Теперьты опять такой, как нужно. Но слушай, нельзя думать о девушке весь день.Единственное, что ты можешь сейчас сделать для нее, это постараться, чтобы онабыла в стороне, и ты это сделаешь. Судя по всему, лошадей, наверно, будетдостаточно. Самое лучшее, что ты можешь сделать для нее, это выполнить своюработу как следует и побыстрее и убраться оттуда, а мысли о ней тебе толькопомешают. Так что не думай о ней больше.

Решив все это, он остановился и подождал, когда Марияподойдет к нему вместе с Пилар, Рафаэлем и лошадьми.

— Guapa, — сказал он ей в темноте. — Ну, как ты?

— Хорошо, Роберто.

— Ты не тревожься, — сказал он ей и, перехватив автоматлевой рукой, правой коснулся ее плеча.

— Я не тревожусь, — сказала она.

— Мы хорошо все подготовили, — сказал он. — Рафаэль тожебудет с тобой держать лошадей.

— Я бы лучше хотела быть с тобой.

— Нет. Ты всего нужнее там, где лошади.

— Хорошо, — сказала она. — Там я и буду.

Как раз в эту минуту одна из лошадей заржала, и тотчас жеиз-за скал ей ответила другая пронзительным, дрожащим, резко оборвавшимсяржаньем.

Роберт Джордан разглядел в темноте силуэты новых лошадей. Онприбавил шагу и подошел к ним вместе с Пабло. Рядом с лошадьми стояли люди.

— Salud, — сказал Роберт Джордан.

— Salud, — ответили они в темноте.

Он не мог разглядеть их лица.

— Это Ingles, который пойдет вместе с нами, — сказал Пабло.— Он динамитчик.

Никто ничего не сказал на это. Может быть, они кивнули втемноте.

— Пора идти, Пабло, — сказал один. — Скоро начнет светать.

— Вы принесли еще гранат? — спросил другой.

— Много, — сказал Пабло. — Возьмите себе, сколько нужно,когда спешитесь.

— Тогда поехали, — сказал кто-то еще. — Мы уж и так полночиздесь прождали.

— Hola, Пилар, — сказал один из них подошедшей женщине.

— Que me maten[113], если это не Пепе, — хриплым голосомсказала Пилар. — Ну, как дела, пастух?

— Хорошо, — сказал он. — Dentro de la gravedad.

— Что это у тебя за лошадь? — спросила его Пилар.

— Пабло мне дал своего серого, — сказал он. — Хороший конь.

— Пошли, — сказал другой. — Пора. Нечего тут болтать.

— Ну, а ты как, Элисио? — спросила Пилар другого, когда онсадился в седло.

— А что мне, — грубо ответил он. — Отстань, женщина, надодело делать.

Пабло сел на гнедого.

— Ну, а теперь молчите и поезжайте за мной, — сказал он. — Япокажу, где мы оставим лошадей.

Пока Роберт Джордан спал, пока он обдумывал, как взорватьмост, и пока он был с Марией, Андрес медленно продвигался вперед. До того каквыйти к республиканским позициям, он шел быстро, минуя фашистские посты, такбыстро, как только может идти в темноте здоровый, выносливый крестьянин, хорошознающий местность. Но стоило ему выйти к республиканским позициям, какпродвижение его сразу замедлилось.

Предполагалось, что достаточно будет показать пропуск,удостоверение с печатью СВР, полученное от Роберта Джордана, и пакет с той жепечатью, и все будут помогать ему возможно скорее добраться до местаназначения. Но, попав на республиканскую территорию, он сразу же столкнулся скомандиром роты, который насупился, словно сыч, и взял под сомнение все ссамого начала.

Андрес пошел с этим ротным командиром в штаб батальона, ибатальонный командир, который до начала движения был парикмахером, выслушал егои горячо принялся за дело. Этот командир, по имени Гомес, отчитал ротного заего глупость, похлопал Андреса по спине, угостил его плохим коньяком и сказал,что он сам, бывший парикмахер, всегда хотел стать guerrillero. Потом он поднялсвоего спавшего адъютанта, передал ему командование батальоном и послалвестового разбудить мотоциклиста. Вместо того чтобы отправить Андреса в штаббригады с мотоциклистом, Гомес решил, что лучше он отвезет его туда сам; Андресвцепился в переднее сиденье, и, подскакивая на выбоинах, они с ревом помчалисьпо изрытой снарядами горной дороге, окаймленной с обеих сторон высокимидеревьями, и фара мотоцикла вырывала из темноты побеленные стволы, известь накоторых облупилась и кора была ободрана осколками снарядов и пулями во время боев,происходивших на этой дороге в первый год после начала движения. Они въехали вмаленький горный курорт, где в домике с развороченной крышей помещался штаббригады, и Гомес ловко, точно гонщик, затормозив, прислонил свою машину к стенедома, и мимо сонного часового, взявшего на караул, протиснулся в большуюкомнату, где стены были увешаны картами и совсем сонный офицер с зеленымкозырьком над глазами сидел за столом, на котором было два телефона, лампа иномер «Мундо обреро». Этот офицер взглянул на Гомеса и сказал:

— Ты зачем сюда явился? Разве тебе неизвестно, чтосуществует телефон?

— Я хочу повидать полковника, — сказал Гомес.

— Он спит, — сказал офицер. — Я твою фару еще за милюувидел. Хочешь, чтобы нас начали бомбить?