чья-то тёплая ладонь.Руксус открыл глаза и поднял взгляд. Альберт тепло улыбался.

–Нет, ничуть. Просто неприветливое это место. Здесь…столько живых душ, Альберт. Намного больше, чем на Сионе. И многие страдают.

Юный псайкер странно посмотрел на Руксуса.

–Ты им сочувствуешь?

Руксус и сам понял, как прозвучали его слова. Внезапно он нахмурился, всерьёз задумался. Альберт не стал дальше допрашивать друга, видя, насколько тот озадачен:

– Я не так силен, как ты, но тоже чувствую что-то. На этой планете действительно много страждущих. Мне кажется…мне кажется, я чувствую их боль и отчаяние даже сейчас. Это просто невероятно. По сравнению с Сионой…

–Тут нет ничего общего с нашим домом, - отрезал Руксус.

«Химеру» тряхнуло. Снаружи раздался грохот орудий.

– Приехали, – оповестил водитель.

Ламерт вышел из бронетранспортёра на прохладный полумрак. От его дыхания сразу вырвалось облачко пара, что сильно удивило молодого гвардейца. Что это? На Сионе снег выпадал только в самых дальних северных краях, ближе к полюсам, был мелким и долго не держался – буквально около месяца. Поэтому большинство теплолюбивых сионцев реагировали на холод как на какую-то природную аномалию.

Ламерт потёр руки, облачённые в тонкие шерстяные перчатки с вырезами, пытаясь разогреться. За его спиной «Химеру» покидали остальные гвардейцы.

– У меня нет культурных слов, – пожаловался Дециус, покидая транспорт. – Здесь слишком темно и холодно. Я даже не вспомню, когда мне в последний раз было так холодно! Уверен, в могиле и то будет теплее.

–Будешь много болтать – очень быстро это узнаешь, – отозвался Торио, вышедший вслед за ним.

Вновь подул промозглый ветер, пробиравший чуть ли не до костей. Сионцам, привыкшим к куда более теплому климату, не выдали ничего утеплительного, кроме тонких перчаток, однако поддерживать тепло кое-как помогало постоянное движение и присутствие поблизости военной техники. Ламерт на несколько секунд приложил ладонь к «Химере» – машина дышала своей собственной жизнью, внутри неё билось настоящее металлическое сердце. Молодому гвардейцу показалось, что он даже чувствует, как оно делает свою работу, качает по всему «телу» кровь-горючее. От всего этого так же отдавало теплом, и солдат подумал, что они несут один и тот же общий долг, служа великому и вечному Империуму Человечества.

Кругом происходила подготовку к грядущему сражению: гвардейцы покидали «Химеры» под звонкие приказы офицеров, отряды огневой поддержки занимали позиции, полковые священники читали последние, предбоевые литании. Где-то с другой стороны улицы слышался рокот танковых колонн и мерные шаги «Часовых». Ламерт нигде не видел артиллерию, но почему-то был твёрдо уверен, что она так же не останется в стороне и точно поможет им в предстоящей схватке. Гвардеец оглянулся.

Город-улей казался чуть ли не на половину уничтоженным, так что молодой солдат испытал облегчение, вспомнив, что почти всё его население было успешно эвакуировано. Конечно, кто-то остался, в основном – семьи нищих из нижних ярусов и подульев, но Ламерт уже пытался свыкнуться с мыслью, что он тоже теперь часть войны, а на ней невозможно спасти абсолютно все жизни. Кто-то обязательно погибнет, кого-то в любом случае придётся принести в жертву на алтарь победы. Оставить сотни, чтобы спасти тысячи и десятки тысяч. Сама эта мысль вызывала у Ламерта внутреннее непередаваемое отвращение, но он старался бороться с этим.

«И вообще, о чем я думаю? Мне бы теперь самому выжить».

Но Ламерт не мог вот так легко перестать думать о других людях. В детстве он трудился ради своей семьи, чуть позже ухаживал за больной матерью, а повзрослев – старался для отца и сестёр, и не покинул родного дома, пока они не смогли твёрдо стоять на ногах. С самого детства он жертвовал своими интересами ради других, и теперь, став имперским гвардейцем, был твёрдо уверен, что продолжает следовать своим убеждениям, но первая же планета и то, что на ней происходит, отрезвило Ламерта. «Я взял в руки оружие и принёс клятву защищать Империум, – так почему люди, мои сограждане, продолжают гибнуть»? На какую-то минуту его охватило отчаяние, смешанное со злобой. Он буквально впился ладонью в лямку лазгана, до сих пор висевшего на спине. «Я буду биться, пока во мне струится кровь. Может, у меня не будет даже возможности нажать на курок, но клянусь забрать с собой столько врагов человечества, сколько смогу. Священная клятва дана, и обратного пути для меня уже нет. Я внесу свой скромный вклад в защиту родного дома, и с радостью принесу свою жизнь в жертву, если отец и сёстры никогда не познают войны».

От мыслей его отвлёк подошедший сержант Клавикус: не очень высокий, но крепко сложенный лысый мужчина в обычной флак-броне рядового гвардейца.

–Строимся, быстро! Мы должны занять вон тот выступ, прежде чем…

В его воксе раздался чей-то голос. Абсолютно безволосое лицо сержанта приняло крайне задумчивое, внимающее выражение. Он даже приложил к воксу палец. Ламерт огляделся и понял, что произошло что-то серьёзное, ибо похожая реакция была абсолютно у каждого офицера, вне зависимости от ранга. Каждый из них застыл, внимательно слушая внезапное донесение. Ламерт с неподдельным интересом наблюдал за живым, достаточно подвижным лицом своего сержанта.

В этот момент по воздуху пролета небольшая группа самолётов Империалис Аэронавтика. Этот рокочущий, резкий звук тем не менее внушал какое-то почти мистическое спокойствие.

Голос по ту сторону умолк, и все офицеры разом попытались раздать очень похожие по смыслу команды, однако в воздухе раздался приближающийся свист. Только уже с другой, обратной стороны.

–Это противник, в укрытие!!! – услышал Ламерт крик Клавикуса, прежде чем земля ушла у них из-под ног.

Несколько несуразных конструкций, покрашенных в красный и достаточно отдалённо похожих на настоящие самолёты появилось в небе; послышался стрекот зенитных орудий, и на шпиль слева упало несколько бомб, засиявших и поднявшихся к небу ярко-огненным цветком. Ударная волна от этого взрыва сбила с ног не только Ламерта. Поднимаясь на ноги, молодой гвардеец понял: сражение уже началось, и гораздо раньше, чем он думал.

Глава 22

Илос, часть вторая

Песнопения за стеной закончились. Послышалась суета многих