Какой же милой, хотя и жутко перепачканной пылью малышкой стала она, когда долгий путь их завершился в том самом месте, где по дороге каталась туда-сюда россыпь горошин!

– Ну что ж, прощай до срока, – сказал ей Время, – а пока поиграй вон себе спокойно да мирно с горошинами.

– Прощай до срока, Батюшка Время, – ответила девочка. – Мирно играть я люблю, и горох люблю тоже.

– Как и все мы, – взмахнув посохом, подтвердил Время. – Только что-то он поздновато в этом году уродился.

Здесь, у дороги, за сбором горошин и отыскал девочку любимый братишка, Баррус.

– Баррус, как я люблю тебя! – вскричала девочка и обхватила брата пухлыми ручонками.

Брат, как положено мальчишкам от веку, отпихнул ее и изо всех сил постарался обратить нежный тон в суровый.

– Вот скверная девчонка! – проворчал он и повел девочку к материнскому дому.

Не раз она после рассказывала домашним о Времени, пока любимая матушка не объявила, что ей, должно быть, явился дух деда, умершего в тот самый день. Но, хотя Время и идет рядом с нею повсюду, точно так же, как ходит вокруг всего света, больше названая дочь ни разу его не видела, а посему на этом-то сказке его и конец.

Сказка о старухе и ее скалке[5]

В давние-давние годы, еще до того, как река наша сменила русло, люди – мужчины и женщины – прекрасно знали, что происходит вон там, выше воздуха, однако внукам и внучкам устройство верхнего мира объясняли совсем не так, как понимали его сами. Вот что рассказывали они внучатам.

Небо, смыкающееся куполом над твоей, о драгоценная моя Бекка, головкой – это поле, сплошь плодороднейший чернозем. Взгляни сама, видишь? Гляди вверх, пока глаза твои не забудут огня. Гляди туда, между звезд.

Поле это, широчайшее из полей, принадлежит одному старику и его жене. Имена их мне известны, но посвящать тебя в вещи столь заповедные я не могу до тех пор, пока ты не вырастешь совсем большой и разумной. Когда погода ясна и прогулки на ночном ветерке людям в радость, старик засевает поле от края до края. Перед едой, заворачивая мясо во вкусную, свежую лепешку из тех, что испекла нам сегодня твоя матушка на плоском камне в поду очага, ты сама видела, как падают в землю его семена. Помнишь? Да, каждое семя, бросаемое стариком в борозду – сияющая звезда. А так как падают семена не с чьей-нибудь, с его ладони, их россыпи принимают обличье людей, зверей и многих прочих вещей: Медведицы Малой, Медведицы Большой, охотника Ориона с Гончими Псами и всех остальных, кого ты видишь сейчас в вышине. Пока семена их не дадут всходов, все эти создания вольны бегать, резвиться на небосклоне.

Но вот начинается дождь. Укрытые тучами, семена прорастают, и не увидеть нам больше никого из этих зверей и людей, пока вновь не наступит погожая ночь, а старик не засеет небесное поле новыми звездами. Отправившись гулять среди них подобно нашему праотцу, резвившемуся и игравшему на поле старика, ты, о драгоценная моя Бекка, ослепла бы от их красоты, совсем как наш праотец – ведь растут они все выше и выше, становятся ярче и ярче. Ни одному из цветов на наших лугах не сравниться с ними ни красотой, ни разноцветьем красок. Когда же приходит время, каждая из звезд, подобно единственному кукурузному зернышку, вырастающему в могучий, высокий стебель с сотнями таких же зерен, дает урожай.

Тогда-то старуха, жена старика, собирает их все до единой, кроме выросших из Южного Древа. Эти она оставляет старику на семена для нового посева, но остальные складывает грудой на плоский камень в поду очага. Затем старуха вырезает из березы новенький белый пест и колотит, стучит им по небу, пока не истолчет все звезды в муку. С рассветом она смачивает муку водой, зачерпнутой из озера, и стряхивает с пальцев такое множество капелек, что нам с тобою не сосчитать до конца жизни. Проснешься поутру, сама увидишь капли воды – и на стеблях травы, и на ветвях кустов, и на камнях, и даже поверх свежей лосиной шкуры, что сушится за порогом, растянутая на колышках, вбитых в землю.

Тут и доходит черед до старухиной скалки, прекраснейшей из всех скалок от начала времен, скалки из прочного, волшебного золота древности. Отсюда нам виден только один ее круглый конец, среди нас называемый солнцем. Этой-то скалкой старуха и раскатывает мир в лепешку на плоском лазоревом камне в поду очага.

Так она трудится многие-многие годы. Представь: наш с тобой праотец еще не родился на свет, а она проводила в точно таких же хлопотах день за днем, день за днем, ибо старик, сеющий и растящий звезды, вечно голоден и поедает все, что она ни испечет, к исходу дня не оставляя от мира ни крошки на завтра. Можешь ли ты, о драгоценная моя Бекка, вообразить себе, как устает старуха, хлопоча у очага целый год напролет? Мало-помалу ее усердие сходит на нет, и потому наши дни увядают, становятся все короче и короче, пока не посыплется на нас с неба сухая белая мука, натолченная ею из звезд. Поймай порошинку муки на кусочек ореховой коры, приглядись к ней поближе, попристальнее и увидишь, что мука старухи – те же самые звезды. А еще лучше отыщи золотистый лист, оброненный кленом, проколи его шипом рожкового дерева, а прямо на проделанную шипом дырочку капни воды. Разгляди сквозь капельку снежинку на кусочке ореховой коры, и уж точно увидишь: да, это вправду звезда!

Однако за столькими хлопотами по хозяйству старуха, как я уже говорил, устает – страшно устает. Так страшно, что ей даже за драгоценнейшими из сокровищ своих не уследить. Тут-то и появляются Гончие Псы, сбежавшие от Ориона, бросившие свое, надлежащее дело, погоню за Большой Медведицей – и удирают вдвоем, стянув у старухи скалку. Так, с золотой скалкой в зубах, вырывая друг у дружки из пасти добычу, скверные Гончие Псы мчатся прочь, далеко-далеко к югу.

Не смейся, не смейся, о драгоценная моя Бекка! Для нас с тобой все это – дело крайне серьезное. Унесенное далеко на юг, золотое солнце кажется совсем маленьким и холодным. Олень и лось в чаще леса тощают, ягоды не растут, побитые стужей яблоки гниют, портятся, сколько ни наваливай сухой листвы поверх ямы с запасами, а волки, осмелевшие, пока