– Говорят и такое.

Мало-помалу Урд повернула лик к лику солнца. Ветер утих, сделался еле слышен, залатанный бурый грот заполоскал, наполнился ветром, заполоскал снова.

Незнакомец уселся на край планширя, свесил ноги за борт, едва не коснувшись подошвами сапог тихой воды, но тут же спохватился и поспешил перекинуть ноги на палубу, как будто из страха упасть в реку.

– Смотришь на эти башни и думаешь: вот-вот в небо взмоют, тебе не кажется? – спросил он. – Взревут серебряными трубами и устремятся ввысь, навеки оставив наш мир… представляешь?

– Нет, – ответил Эата. – Даже представить себе подобного не могу.

– А ведь они для этого и построены. Построены, чтоб улететь, когда настанет конец времен. Я где-то читал…

– Бумага – штука опасная, – заметил Эата. – Куда больше людей погубила, чем сталь.

Теперь лодка шла вряд ли быстрее неспешного течения реки. Безмолвно, словно дротик, пущенный рукой великана, промелькнувший в вышине над головой флайер скрылся из виду в по-летнему белом облаке, а миновав его, съежился в едва различимую точку, крохотную искорку среди россыпей звезд, потускневших с приходом дня. Со временем бурый парус заслонил от незнакомца Старую Цитадель на северо-востоке. Несмотря на отбрасываемую парусом тень, он взмок от пота и распустил шнуровку камзола дубленой козлиной кожи.

К ночи, поднявшись на палубу, камзол, хочешь не хочешь, пришлось зашнуровать снова и как можно туже. Над рекой сделалось холодно, и незнакомец без пояснений понял: скоро снаружи станет еще холоднее.

– Пожалуй, надо бы одеяло снизу прихватить, – заметил он.

Эата отрицательно покачал головой.

– Угреешься под одеялом – непременно уснешь. Походи лучше взад-вперед, помаши руками. И кровь в жилах, и сон заодно разгонишь. А в начале следующей стражи я поднимусь и сменю тебя.

Незнакомец с отсутствующим видом кивнул и бросил взгляд в сторону оранжевого фонаря, поднятого Эатой на топе мачты.

– Нас же заметят с берега.

– Верно, иначе я бы и вахты нести не стал. Но если встанем на якорь без огней, на нас как пить дать наткнется одна из этих больших каракк. Подомнет, на дно пустит, а сама даже штевня не оцарапает. Гляди, не вздумай гасить – поверь, чем огонь выше и ярче, тем нам спокойнее. Если угаснет сам по себе, спусти фонарь и зажги снова, как можно бережнее. Не сможешь зажечь, кличь меня. А если заметишь другое судно, особенно крупное, дуй в конх, – подытожил Эата, кивнув в сторону свитой спиралью раковины возле нактоуза.

Незнакомец кивнул вновь.

– А на их лодках огней, разумеется, нет.

– Нет, да и мачт тоже нет. Вдобавок порой двое-трое могут рискнуть к лодке вплавь подобраться. Если вдруг морда из воды высунется, глянет на свет и исчезнет, это морская корова. На их счет не волнуйся. А вот если заметишь кого, плывущего по-человечески, тут же зови меня.

– Хорошо, – отвечал незнакомец.

Провожаемый его взглядом, Эата распахнул люк и спустился в крохотную каюту.

На палубе мирно покоились две абордажные пики. Их кованые гарды и набалдашники противовесов терялись из виду в густой тени под шканцами, а навершия хищно поблескивали у основания грузовой стрелы.

Спустившись вниз, незнакомец подхватил одну из них и снова вскарабкался на верхнюю палубу. Трех элей в длину, пика, вдобавок к жуткому клиновидному острию, была оснащена остро заточенным крюком, чтоб рубить снасти. Размахивая оружием, он принялся кружить по пятачку палубы: ать-два, левой-правой… Движения его казались неуклюжими, будто он вспоминает науку, усвоенную давным-давно, а после за ненадобностью позабытую.

Тоненькое полукружье Луны, едва показавшейся на востоке, безмолвно озарило его лучами зеленоватого, дымчатого, потустороннего света. В неярком зареве цвета мхов город на восточном берегу казался не столько мертвым, сколько погрузившимся в сон. Башни его оставались черны, точно сама ночь, однако за их незримыми окнами, подсвеченными Луной сзади, мерцал неяркий, колышущийся ореол, как будто там, в темных коридорах и опустевших комнатах, бродят чудовища-гекатонхейры, смазавшие тысячи пальцев ноктолюсцентным снадобьем, дабы освещать себе путь.

Повернувшись к западу, он едва-едва успел заметить отблески пары глаз, с чуть слышным плеском канувших в глубину. Около дюжины вдохов не сводил он взгляда с того места, но так ничего больше и не увидел. Опомнившись, он стремглав бросился к правому (то есть с тех пор, как лодка встала на якорь, восточному) борту: очевидно, коварный враг поднырнул под днище либо обогнул ее, чтобы застать его врасплох… но нет, и с правого борта тоже всего-навсего мирно, неторопливо тек Гьёлль.

Слева тень лодки тянулась по зеркальной глади реки далеко-далеко, хотя до воды без труда можно было достать рукой. У безмолвного берега – ни шлюпки, ни ялика…

Вниз по течению простирался вдоль берегов без конца и без края разрушенный город. Казалось, Урд превратилась в необъятную, занявшую собой все равнину, плоскую, точно стол, и сплошь загроможденную осыпающимися стенами да накренившимися колоннами. Ночная птица, кружившая в вышине, спикировала к воде и в воздух больше не поднялась.

Вверх по течению… нет, зарево кухонных очагов и масляных ламп в ночном небе над жилыми кварталами Несса скрылось за горизонтом. Казалось, в огромном городе смерти не осталось ничего живого, кроме реки, и на миг незнакомцем овладело стойкое ощущение, будто холодный Гьёлль тоже мертв, а отсыревшие щепки и комья экскрементов плывут мимо сами собой, по собственной воле отправившись в бесконечное плавание навстречу полному растворению.

Едва собравшись отвернуться, он разглядел в воде тело наподобие человеческого, невообразимо медленно, почти не двигаясь, плывущее прямо к нему. Не веря своим глазам, незнакомец замер на месте – говорят, точно в таком же оцепенении воробьи наблюдают за приближением златошкурой змеи под названием «сопорора».

Тело подплывало все ближе и ближе. Покрывавшие голову волосы в зеленом свете Луны казались бесцветными, кожа отливала изумрудом. Вблизи он смог разглядеть, что тело и впрямь принадлежит человеку, а плывет лицом вниз.

Вытянутая вперед рука коснулась провисшего якорного каната, как будто плывущий собрался влезть на борт. Окоченевшие пальцы слегка зацепили витые пеньковые пряди, и труп медленно, плавно описал в воде пируэт наподобие полуоборота метательного ножа, каким его видят эфемериды, или вращения судна, брошенного командой посреди бездонной пустоты, что разделяет миры. Спустившись вниз и как можно дальше пройдя на нос, незнакомец потянулся к телу острием пики, но зацепить его не сумел.

Охваченный ужасом пополам с раздражением, он несколько подождал и наконец смог, подтащив тело поближе, продеть крюк под мышку. На спину труп перевернулся легко – гораздо легче, чем он ожидал. Под тяжестью поднятой в воздух руки лицо его погрузилось в темную воду,