и тем Басмановым показать, что не всемогущи они, что в любой миг под острием смертельным ходят. А что толку, скажем, аргамаков его травить, или резать, как сперва хотел Егор. Человек, положим, имеется, на любое дело готовый, и глотку коню перерезать – для него дело плёвое. Да ничего это не даст, ибо в ярости будет не один только ворог, а и государь тоже, и все конюшенные радетели, и посеешь ты тем бурю ненужную, боком не тем могущую выйти. Надо, чтоб одному Басманову со щенком его послание изготовлено было. Егор соглашался. А что не узнает, кто его отправил, так пока и не надо, довольно будет пошатнуть гордыню и покой их, ненавистных… А там, глядишь, судьба сама дальнейшее подскажет.

– Так точно уверен ты, что Федька под тебя копает, что не отвяжется?

– Уверен! Правды, в наглую морду ему сказанной, не простит и не забудет мне ни в жисть! Мне первому от него чаша-то с ядом будет. А после – всем нашим! Государь его… слушает, вот беда. А он об нас ноги отирает!

– Беда, Егорушка, это коли Федька б девкой уродился! Имели бы мы теперь на шее у себя царицу Федору Алексеевну! Не в пример бы…

– Да одна сатана! Видал бы ты, Тимофей Иваныч, глазищи его изуверские, слыхал бы побасенки срамные, коим Ваську Грязного подучил меня дразнить, да прилюдно, при холопах, не сомневался бы!

– Ну, добро, Егорушка. Меж нами сие настрого. Прикажу Куярке собираться.

Помолчав, коротко обнялись.

Глава 19. Кведор Вандол

Александрова Слобода.

4 августа 1565 года.

– Мудритель… Протобестия!

– Ишшь, каково изловчился! – малое время спустя снова воскликнул Иоанн, с горячностью ударяя ладонью по грамоте перед собой и откидываясь в кресле. Смотрел с прищуром вперёд, будто букашку на цветном стекле окончины разглядывает. Значило сие, что жалобное дело, им самолично разбираемое, ему нравится и занимает, но развлечение государево тяжбою разрешиться могло надвое. И лишь несведущего обманула бы его оживлённая весёлость, когда показаться могло, что и жалобщик, и ответчик уйдут примирённые и при своём… Хотя, случалось и такое. Сейчас же судил государь доклад одного псковского тиуна о лесном пожаре во вверенном ему бортном ухожье216.

– Обоих пороть кнутом нещадно, да и всё. Кто виноватее, первым покается.

– С чего это? А ну как никто не виноватый? Ну как и правда само запылало, от суши?

– Всё одно пороть надо, тем более! Пошто на соседа жестоко так клеветать? Оба хороши, – Федька обошёл обширный государев стол, встал рядом, невзначай будто бы легонько возложив ладонь на его плечо. – Сколь погорело лесу? – он склонился, рассматривая жалобную грамоту, и присвистнул: – Ого! Это ж бортей двести-триста общим числом, а ежели с каждой по трети пуда, скажем, хотя бы, так, почитай, девяти с полтиной берковцов217 нынче не додадут, самое малое, и воску столько же! А что на самом деле, никто уж не узнает. Нечисто тут, государь, вот чую! Ухожья пуще княжеского двора оберегаются, на что тогда ты ихним старостам деньгу кладёшь, не на догляд ли справный?! Да я и сам, по Ярославлю и Рязани, знаю, там шагу не ступить без лесничего… Неурожай на всей Новгородчине, нынче мёду цены не будет, так мужики в лесу днюют и ночуют, поди… Злое дело, государь! Кто станет сук под собою рубить, да ещё из чистого золота? – Вор, изменник станет, за хвост прищученный, правды об нём не отыскать чтоб… Да! Ясно ж тут как день, навострился один, видно, казну обойдя, торгануть с немцем, иль ещё с кем там у полоцкой границы, уговорился, может, уже, и с соседом этим, как знать, да мзду меж собой не поделили, и спор меж ними вышел, а коли заговорщики драться начали, то нет у них друг на дружку надежды. Вот и пожар отсюда! Мало ли, один другого выдать погрозился, а тот возьми да и устрой ему пакость… Или нет, нет! Свои концы хоронил, да не в воду, в огонь, и соседский угол захватил. А теперь сам на суд к тебе просится! Конечно, потрава-то какая ужасная, прибыли вместо, случилась. Того гляди, старосты самосуд чинить станут, вот твоей защиты и хотят, гады… Малой кровью откупиться. Чую, оба виноватые! – он смотрел на государя, пылая негодованием своего волнения и желания разгадать правду.

– Крутенько выходит по-твоему, тут вина не на кнут, поболе будет, – Иоанн нахмурился и горестно вздохнул. – Стратег!

– Что, не прав я разве? А давай поспорим, вот давай, что дознание покажет, как говорю.

– На что? – живо обернулся к нему Иоанн.

Федька немного растерялся, но отступать было нельзя. Теребя серьгу, он открыл было рот, но Иоанн опередил:

– Ой, заметался, глядите-ка, как бы не продешевить! Ну, надумал ли?

– Надумал! Коли виновен кто один окажется, так ты прикажи золотарю сделать мне одинец218, каков сам пожелаю, из камушков, и жемчуга. А оба – так двойчатку!

– А если проиграешься?

– Ну, тройчатку тогда!

– Ушко не порвётся, Феденька? Ты ж ведь камушки не абы какие выберешь, я тебя знаю…

Государь тихо смеялся. Смущение Федькино быстро переиначилось из тревожного в довольное, однако, полностью успокоиться ему не удалось: контрибуцию за полный его проигрыш Иоанн обещал придумать позже, и объявил сие без смеха вовсе.

Собираясь к выходу по мастерским, иконописной и печатной, в первую очередь, вызвал Годунова и зачитывал ему быстрые указы по делам, и по этой пчелиной не то потере, не то поджогу тоже, недельщика219 снарядить, и на ходу уж, переодеться отправляясь, справился опять о вестях от Пушечника, и тут же – о Нарвских торговых, о Бонде и Фоксоле220, и, следуя за ним в отдалении с кипою листов в кожаном переплёте, на память без запинки отвечал всесведущий делопроизводитель, что от посольства в Швецию ничего к сему часу так и нет, к Нарвскому порту высланы проверяющие за отчётом, но двинское купечество упорно ропщет, и винит обоих проводников Московской компании в двурушничестве. Однако, что касаемо договорного груза от Англии, получен он по отчётности исправно. Иоанн было даже вернулся, осенённый какою-то мыслью, но со вздохом велел назавтра всё по этому роптанию подробно доложить, и надо будет Висковатому депешу составить.

– Неужто и правда, государь, в Гороховец сошлёшь? – смиренно, по прошествии времени, идя за ним по тени гульбища, испросил Федька.

– А что? Городишко богатый. Наслышан, рвёшься начальствовать, вот и спробуешь тамошнего воеводства. Другой бы благодарил, кланялся да радовался. Али чести маловато, Федя?

Трудно понять было, как и всегда почти, шутит ли он, впрямь ли замысел имеет. Федька уже знал, начнёшь гадать и сомневаться – всё, погиб, увязнешь мухою в меду. Чем больше