Но она исчезла.

Комната, сад и все вокруг погрузились в спокойствие итишину.

Открыв глаза почти перед самым рассветом, я увидел, что лежуна полу в доме. Я плакал и, должно быть, уснул.

Я понимал, что должен отправляться в Александрию, что мненеобходимо до восхода солнца успеть уйти как можно дальше и зарыться где-нибудьглубоко в песок. Мне будет так приятно спать в песчаной почве. Я заметил, чтоворота сада распахнуты настежь и ни одна дверь не заперта.

Но я не мог заставить себя пошевелиться. Я с каким-тохолодным спокойствием представлял себе, что разыскиваю ее по всему Каиру.Слышал, как зову ее и умоляю вернуться.

Мне даже на миг показалось, что все это было на самом деле.Что я, совершенно забыв о гордости, бросился за ней следом, пытался рассказатьей что-то о предначертаниях судьбы, о том, что мне было суждено потерять ее,так же как Ники суждено было потерять свои руки. Что я уверял ее в том, что мыдолжны каким-то образом изменить судьбу и в конце концов одержать победу.

Бессмысленные мечты. Я не побежал за ней. Я отправился наохоту в одиночестве, а потом вернулся обратно. Сейчас она уже за много миль отКаира. Словно крошечная песчинка, подхваченная порывом ветра, она исчезланавсегда.

Прошло много времени, прежде чем я заставил себя повернутьголову. Небо над садом и далекими крышами уже заалело. Всходило солнце, ивместе с ним город окутывало тепло. Сотни голосов проснувшихся в этот раннийчас жителей Каира раздавались на его извилистых узких улочках, звуки исходили иот пробуждающихся деревьев, песка, травы.

Напряженно вслушиваясь в шум утреннего города и следя заползущим по крыше лучом света, я не сразу почувствовал близкое присутствиесмертного.

Он стоял возле самых ворот сада и всматривался в моенеподвижно лежащее посреди пустого дома тело. Это был молодой и довольносимпатичный на вид европеец со светлыми волосами, одетый на арабский манер. Он,естественно, был удивлен, увидев ранним утром на полу покинутого хозяевами домасвоего собрата-европейца.

Солнце уже начинало жечь мне глаза, кожа вокруг них горела,но я продолжал следить, как он входит через распахнутые ворота в парк иприближается ко мне. В белоснежной одежде и арабском головном уборе он был похожна привидение в белой простыне.

Я понимал, что должен бежать, что должен немедленно укрытьсяот солнца. Шансов на то, чтобы попасть в подвал под домом, уже не было. В моеубежище проник смертный. У меня не оставалось времени даже на то, чтобы убитьего и таким образом избавиться от несчастного глупца.

Но я продолжал лежать неподвижно. А он подходил все ближе иближе, и на фоне совсем светлого неба фигура его казалась темной.

– Месье, – услышал я участливый шепот, совсем какшепот той женщины в соборе Нотр-Дам, которая хотела мне помочь, перед тем как яубил ее и ее невинного ребенка. – Месье, что с вами? Могу я вам чем-нибудьпомочь?

Лицо молодого человека было загорелым, а из-под арабскогоубора на меня смотрели совсем такие же, как и у меня самого, серые глаза вобрамлении золотистых ресниц.

Я вдруг осознал, что, сам того не желая, вскакиваю на ноги,что губы мои кривятся, обнажая острые зубы, и из горла вырывается звериноерычание. Молодой человек в ужасе смотрел на меня.

– Гляди! – рявкнул я, демонстрируя свои длинныеклыки. – Видишь?!

Я рванулся к нему, схватил его руку и прижал ладонью ксвоему лицу.

– Ты думал, что я человек? – кричал я, обхватываяего и отрывая от пола, в то время как он безуспешно пытался ударить илиоттолкнуть меня. – Ты думал, что я такой же, как ты?

Рот его сначала беззвучно раскрылся, потом я услышалдушераздирающий вопль.

Я швырнул его высоко вверх, через сад, и его тело исчезло заодной из сияющих крыш.

В небе уже вовсю горел рассветный пожар.

Через ворота сада я выскочил на улицу, потом долго бежал подкакими-то арками, мчался по незнакомым улочкам, распахивая одним ударомпреграждавшие мне путь ворота и двери и расталкивая попадавшихся под рукусмертных.

Я проламывал даже стены, и пыль забивала мне нос, мешаядышать, но я мчался все дальше по грязным и вонючим проулкам. И все время менябуквально по пятам преследовал свет.

Найдя наконец сгоревший дотла дом с обрушившимися решеткамивокруг, я влетел туда и стал зарываться в садовую землю, пока не почувствовал,что больше не в силах шевелить руками.

Я окунулся в холод и темноту.

Я был в безопасности.

Я умирал. А может быть, мне это только казалось. Я не знал,сколько прошло ночей. Мне необходимо было подняться и добраться до Александрии.Я должен был переплыть море. Но это означало, что надо двигаться,поворачиваться в земле и отдаться на милость невыносимой жажды.

Нет, я ей не поддамся.

Жажда возникла. Жажда продолжалась. Она пытала меня какогнем. Мой мозг умирал от жажды, мое сердце – тоже, оно билось все громче и громчеи, казалось, готово было выскочить из груди. Но я все равно не сдавался.

Возможно, удары моего сердца были слышны даже смертным наповерхности земли. Иногда я видел людей – как вспышки пламени на фоне тьмы,иногда слышал их голоса, бормочущие что-то на чужом языке. Но чаще всего передмоими глазами была только тьма. Я слышал только тьму.

Казалось, я сам превратился в жажду, я видел только красныесны, мною овладевали только красные мечты, и постепенно я начал осознавать, чтослишком ослаб и едва ли смогу самостоятельно проделать путь наверх сквозьтяжелые песчаные комья. Я слишком ослаб, чтобы вновь запустить колесо жизни.

Да, это так. Я не мог подняться, даже если бы захотел. Явообще не мог шевелиться. Но я дышал. Продолжал жить. Но жил и дышал я совсемне так, как делают это смертные. Гулкие удары сердца эхом отдавались у меня вушах.

Но все-таки я не умирал. Я просто был чересчур истощен. Также как обреченные на муки несчастные за стенами кладбища Невинных мучеников.Истинное воплощение страданий, которые поджидают нас повсюду, но при этомневидимое, никем не признаваемое и не отмеченное, а потому совершеннобесполезное.

На руках у меня выросли длинные когти, кожа сморщилась иприросла к костям, глаза выпирали из ввалившихся глазниц. Самое интересное, чтов таком виде мы можем существовать вечно, даже если не пьем кровь, не желаяпредаваться этому поистине восхитительному и роковому удовольствию. Мы всеравно существуем. Это можно было бы назвать интересным, если бы не муки,которые испытываем мы при каждом ударе сердца.