– Вот черт! – вырвалось у меня. – Я ожидалнайти здесь письмо! И слуг нет. Они не знали точно, когда мы вернемся.

Мне хотелось послать кого-нибудь за музыкантами. Я толькочто насытился, согрелся и вдруг подумал, что мне хочется танцевать.

Неожиданно она шевельнулась и направилась прямиком во двор.

Я увидел, как она наклонилась, потом опустилась на колениоколо пруда. Затем приподняла плитки, которыми был вымощен двор, вытащила пакети, стряхнув с него песок, принесла мне.

Еще до того как она вынесла его на свет, я понял, что он отРоже. Значит, письмо пришло до нашего путешествия в верховья Нила, а она егопросто спрятала!

– Зачем ты это сделала?

Я был вне себя от ярости. Выхватив пакет у нее из рук, яшвырнул его на стол.

В эти минуты я ненавидел ее так, как никогда прежде…

– Почему ты спрятала его от меня?

– Потому что хотела получить еще один шанс! –прошептала она. Подбородок у нее задрожал, губы искривились, а по щекам потекликровавые слезы. – Но ты все равно сделал свой выбор!

Я разорвал бумагу. Оттуда выпали вырезки из английских газети письмо. Дрожащими руками развернув листок, я начал читать:

«Монсеньор, как вы уже, наверное, знаете, 14 июля толпыпарижан осадили Бастилию. В городе царит хаос. Восстания происходят по всейФранции. Многие месяцы я безуспешно пытался связаться с вашей семьей, чтобы,если это будет возможно, вывезти их из страны в безопасное место.

Однако в прошедший понедельник до меня дошли известия, чтокрестьяне и арендаторы подняли мятеж против вашего отца и напали на замок. Вашибратья, их жены и дети, а также все, кто осмелился защищать замок, были жестокоубиты. Спастись посчастливилось только вашему отцу.

Преданным слугам удалось спрятать его на время осады, апозже переправить на побережье. В настоящий момент он находится в Новом Орлеане– бывшей французской колонии в Луизиане. И он умоляет вас помочь ему. Онсовершенно убит горем и окружен чужими людьми. Он умоляет вас приехать».

В письме было что-то еще – извинения, заверения, какие-топодробности, частности… Но все это не имело никакого значения.

Опустив письмо, я долго сидел, тупо глядя на стол и кругсвета от лампы.

– Не езди к нему! – услышал я голос Габриэль, ноон показался мне слабым и едва уловимым в наступившей тишине, которая,напротив, превратилась в сплошной горестный вопль.

– Не езди к нему, – повторила она.

Из глаз ее струились слезы, и красноватые полоски на щекахказались нарисованными гримом, как у клоуна.

– Убирайся, – прошептал я. Слово вылетело, ноголос мой не в силах был умолкнуть. – Убирайся! – повторил я. И опятьне смог замолчать. Почти против воли я еще раз крикнул, теперь уже снескрываемой и безграничной злобой: – УБИРАЙСЯ!!!

Мне снилась моя семья. Мы обнимали друг друга. Даже Габриэльв бархатном платье была здесь. Замок был сожжен дотла. Все присланные мноюсокровища либо расплавились, либо превратились в пепел. Все всегда возвращаетсяв прах. Как там говорится: прах к праху и пепел к пеплу?

Впрочем, не важно. Я вернулся и превратил всех родных ввампиров. И теперь мы стали семьей де Лионкуров – белолицые красавицы икрасавцы, включая даже младенца, над которым склонилась мать, держа в рукахизвивающуюся серую крысу и собираясь накормить ею ребенка.

Мы со смехом целовались и бродили по сгоревшим чернымразвалинам – мои белолицые братья, их белолицые жены, похожие на призраковдети, стайкой охотящиеся за жертвами. А мой слепой отец, совсем как вбиблейской легенде, вдруг вскочил с криком:

– Я ПРОЗРЕЛ!

Мой старший брат крепко меня обнял. Нарядно одетый, онвыглядел просто великолепно. Я никогда не видел его таким прекрасным, аблагодаря крови вампира лицо его приобрело открытое и одухотворенное выражение.

– Ты знаешь, это просто чудо, что ты приехал ипреподнес всем нам Темный Подарок! – И он весело рассмеялся.

– Темный Дар, дорогой, Темный Дар, – поправила егожена.

– Потому что если бы ты не совершил свои обряды, –продолжил брат, – все мы просто погибли бы.

Дом опустел. Багаж уже был отправлен. Через два дня корабльпокинет Александрию. Со мной остался только один саквояж. На борту корабля сынумаркиза положено время от времени менять костюмы. И конечно же, со мной быласкрипка.

Габриэль стояла возле арки, ведущей в сад, – изящная,длинноногая и прекрасная в своем белоснежном платье из хлопка и неизменнойшляпе на распущенных волосах.

Интересно, эти удивительные длинные волосы были распущеныради меня?

Мое горе становилось все более глубоким. Оно, словно морскойприлив, постепенно вбирало в себя все потери, выпавшие мне как в смертной, таки в бессмертной жизни.

Позже горе ушло, но ощущение того, что я тону, вернулосьвновь. Я чувствовал себя словно во сне, по которому плыл не по своей воле икоторому не было конца.

Мне вдруг пришло в голову, что волосы ее можно сравнить сзолотым дождем и что поистине, когда смотришь на того, кого любишь, всепоэтические образы мира обретают смысл.

– Скажите, что вам еще нужно от меня, матушка? –спросил я, обратив вдруг внимание на то, что комната вновь приобрелацивилизованный вид: стол, лампа, стул…

Все мои ярко раскрашенные птички исчезли – должно быть, ихотнесли на базар, чтобы продать. И серые африканские попугаи, способные прожитьдольше, чем люди, – тоже. А Ники прожил всего тридцать лет.

– Вам нужны деньги?

Глаза ее вспыхнули, стремительно меняя цвет от голубого кфиолетовому. На какое-то мгновение мне показалась, будто в ней промелькнулочто-то человеческое. Как будто мы вновь стояли в ее комнате с сырыми стенами,множеством книг и ярко горящим в камине огнем. А была ли она человечной тогда?

Она наклонила голову, и поля шляпы полностью скрыли от меняее лицо.

– Но куда же ты направишься? – неожиданно спросилаона.

– В маленький домик на Рю-Дюмейн в старом французскомгороде, который называется Новый Орлеан, – холодно и резко ответиля. – А что я буду делать, после того как он умрет и навсегда обрететпокой, не имею ни малейшего представления.

– Ты не можешь так думать и поступать! –воскликнула она.