И если бы я мог перестать думать о том, что Никола деЛенфена больше нет. Как нет моих братьев. Нет больше легкого вкуса вина и громааплодисментов.

«Не кажется ли тебе, что то, что мы делаем, добродетельноуже потому, что мы несем людям счастье?»

«Добродетельно? О чем ты говоришь? Добродетельно?!»

«О том, что это добродетельно потому, что несет в себекрупицы добра. Боже мой! Да если во всем мире ничто не имеет смысла,добродетель все равно может существовать. В том, что мы едим, пьем, смеемся, втом, что мы вместе, наконец!..»

Смех… Эта безумная музыка… Грохот, диссонанс, бесконечноепронзительное воплощение в звуках бессмысленности существования мира…

Я не понимал, то ли сплю, то ли бодрствую. Уверен я был лишьв одном: в том, что я чудовище, монстр. И только потому, что я лежу сейчас вземле и испытываю страшные муки, несколько человек остаются невредимыми ипродолжают странствовать по земле.

Габриэль, должно быть, уже в джунглях Африки.

Время от времени на руинах появляются смертные. Чаще всегоздесь прячутся воры. Они чересчур много болтают на своем непонятном наречии.Все, что мне необходимо сделать, это заставить себя уйти еще глубже в песок,отстраниться от самого песка, который меня со всех сторон окружает, и тогда яперестану их слышать.

Неужели я действительно оказался в ловушке?

Сверху доносится запах крови.

А вдруг они – моя последняя надежда? Эти двое,расположившиеся на ночлег в заброшенном саду. Вдруг именно их кровь заставитменя подняться, заставит шевелиться и работать ужасными на вид, похожими назвериные лапы руками?

Но при виде меня они умрут от страха, и я даже не успеюнапиться их крови. Какой позор! Ведь, по слухам, я всегда был прекрасным юнымдьяволом. Но только не сейчас.

Иногда мне казалось, что я вновь разговариваю с Ники.

«Теперь я не чувствую боли, и меня не мучает сознаниесобственной греховности», – говорит он.

«А что вообще ты чувствуешь? – спрашиваю я. – Илитвоя свобода и состоит в отсутствии способности чувствовать? Ни горя, ни жажды,ни радости, ни восторга?»

В такие минуты мне казалось примечательным, что наше понятиео небесах всегда связано с восторгом. Небесные радости! А понятие ада всегдатесно ассоциируется с болью. Адское пламя! Следовательно, полное отсутствиекаких-либо чувств вовсе не означает нечто очень хорошее?

Может, хватит думать об этом, Лестат? Или ты действительноготов терпеть поистине адские муки от нестерпимой жажды, только бы не умереть ине впасть в полное бесчувствие? По крайней мере, ты испытываешь желаниенапиться крови – горячей, доставляющей истинное наслаждение каждой клеточкетвоего тела! Кровь!

Сколько еще эти смертные собираются пробыть здесь, в моемзаброшенном саду? Ночь? Или две? Я оставил скрипку в том доме, где жил. Я должензабрать ее и подарить какому-нибудь юному смертному музыканту, кому-то, кто…

Благословенная тишина! Слышится только пение скрипки. Белыепальцы Ники прижимаются к струнам, смычок скользит и блестит в лучах света, ана белых лицах бессмертных марионеток застыло выражение не то восторга, не тобезразличия… Кажется, с тех пор прошло целое столетие. Парижане поймали бы его.Ему не следовало самому входить в тот костер. Возможно, они поймали бы и меня,хотя едва ли.

Нет, для меня нет и не будет на этой земле поляны ведьм.

Он продолжает жить в моем сердце. Какая благочестиваячеловеческая фраза! А какова эта жизнь? Я сам не рад, что живу. Что жеозначает: жить в чьем-либо сердце? Ничего. Во всяком случае, мне так кажется.Ведь на самом деле тебя там нет.

В саду бегают кошки. Я чувствую запах кошачьей крови.

Нет уж, спасибо! Уж лучше я буду страдать от жажды и в концеконцов превращусь в пустую зубастую скорлупу!

В ночной тишине послышался звук. Что-то он мне напоминал…

Детство… Улица нашей деревни… Итальянские комедианты идут поглавной улице, объявляя о представлении, которое будет дано вечером с платформыих раскрашенного вагончика. Их шествие сопровождается медленными ударами вбольшой барабан, и грохот его разносится далеко по округе. Это тот самыйбарабан, в который бил я, проходя по улицам города в те счастливые дни, когдасбежал из дома и присоединился к труппе.

Однако эти звуки были гораздо громче. Они больше походили напушечную канонаду, эхом разносящуюся по дорогам и горным тропам. Они заставилименя затрепетать. Я открыл глаза. Вокруг была кромешная тьма, а звуки всеприближались.

Их ритм совпадал с ритмом шагов. Или с ритмом биения сердца?Они заполнили все вокруг.

Грохот, казавшийся мне зловещим, раздавался совсем близко.Однако в глубине души я сознавал, что на самом деле никакого грохота нет, чтони один смертный не может слышать эти звуки, что они вовсе не заставляютдрожать фарфор и стекла в домах и разбегаться в страхе окрестных котов.

Египет погружен в тишину. Она царит в пустыне по обоимберегам великой реки. Не слышно было ни блеяния овец, ни мычания коров, нитихого плача женщины.

И все же звуки буквально оглушали меня.

На миг мне стало страшно. Вытянувшись, насколько это быловозможно в моем земляном убежище, я начал лихорадочно скрести пальцами почву,чтобы выбраться на воздух. Ослепший и совершенно невесомый, я постепенновыплывал наверх и вдруг почувствовал, что мне трудно дышать. Я не в силах былдаже крикнуть, а мне казалось, что своим криком я мог бы сокрушить окна во всейокруге, вдребезги разбить хрустальные бокалы, все до единого стеклянныепредметы.

Звуки становились все оглушительнее. Я попыталсяперевернуться и глотнуть хоть немного воздуха, но не смог.

И тут мне почудилось, что ко мне приближается какая-тофигура. Я увидел во тьме красноватое сияние.

Так вот откуда возникли эти звуки! Это существо было стольсильным и могущественным, что даже замершие в тишине деревья, цветы иокружающий воздух чувствовали его мощь. Его величие признавали все подземныесущества, от него разбегались в стороны все твари на земле.

Быть может, это сама смерть?

А что, если она каким-то чудом есть существо живое, этаСмерть, и готова принять нас в свои объятия? Что, если она вовсе не вампир, асамо воплощение небес?

Вместе с ней мы возносимся к звездам, пролетаем мимо ангелови святых, минуем свет и попадаем в благословенную тьму, в бездну, переставаясуществовать. Вечное забвение дарует нам отпущение всех грехов.