а сейчас осталась лежать пластом. Отсиделся. Захотелось пройтись. Опять через рынок на море. <…> Распустился, надо остатнее время взять здесь что только возможно. Гнетет проблема Али: нет лада… Но есть любовь и понимание. И если быть на высоте, будет и лад. Надо, чтоб был.

На море — хорошо; ветер стих, солнце опустилось ниже. Голубая благодать, журчание прибоя… Даже крякнул вслух: «Ох, хорошо, ох, хорошо». Нет, нельзя больше распускаться! Надо идти, идти и надо дышать: спокойно, глубоко. И быть в Добре и Приятии. Дома 5.30. <…> Посидел у крыльца с воробышками, кишащими в траве в двух шагах: привыкли. Подошли Копели. Подсели к Але. Помаленьку оживилась. Условились вместе обедать. По уходе — молитвы.

19 августа.

Суббота. Проснулся плохой, дергал Алю, чтоб взялась за обед. <…> Все-таки пошла в лавку. Я — на веранде: 3-я ч. Брамса. Молитвы (жаль, что многого не понимаю по-славянски). На обед к Копелям, к сожалению — пиво… Осадок, нечистая совесть. Аля. Нудно. Ушли поздно. День и вечер — благорастворенный. Теплынь, тишь…

20 августа.

Воскресенье. 10.15 в церковь, по Айе. Райское, тенистое, свежее утро. В церкви жарко. Аля со свечечками почти всю службу выстояла. Я — выходил; сначала неприятие, одоление греховными образами до ужаса… С отчаяния стал взывать об исцелении от болезней <…> тупости и окаменения… Вышел на скамеечку, и когда вернулся — растворились Врата и зазвучали молитвы причастные и слова: «…но во исцеление души и тела» (!!) Выждали молебен и панихиду усатого старичка по его жене. <…>

Благостный, солнечный, благословенный уголок опушки леса, обступившей обновленные стены церковного кораблика. Елки с особенно сильными нынче «пальчиками» вершинок, сосны, дубки изумрудные, в небе — кружевное оперение высокого ясеня… Легкие тучки. Теплынь. Изредка тихое дуновение. Потом замыкание калитки матушкой — пустой храм, две лампадки. Батя с трепетом сердечным и слезами: «Христос невидимо предстоит», «Раскаялись?» Оба на коленях. Исповедь. Причастие. Голос поющей матушки. «Теплота». Минутка на веранде у них. Подарок Але — молитвенник от бати. Приход людей с младенцем, крестить. Домой — пешком. Заходила без нас Стрижова с кем-то. Обед у Копелей. Все сегодня по-иному. 6 час. — домой. И Копели к нам. У крыльца с ними. Вечером благая тишь. Совершенно особенная, осенняя, затаенная сосредоточенность и неподвижность зеленой глубины листвы. Даже налетающий ветерок, пошевеливающий ветки, или птицы, порхающие среди них, не нарушают этой углубленной, приемлющей самое себя завершенности — последнего самопогружения блага.

В 7.30 Зоя [Стрижова] с мужем и некой Светланой Константиновной. Расположились в беседке под жасмином. Аля с Василием Платоновичем — за шахматы; Зоя — в неутомимых, самоупоенных рассказах о «содеянном» и «достигнутом»… Сидели дотемна. Потом провожали: мы — их и опять они — нас. Осмотр дома, где они остановились на Нурме. Палатка.

Известие о Софе и Ефиме… от тетки на улице.

21 августа.

Понедельник. Встали хорошо. Мои сны: 1) в поездке с Кнаппертсбушем, Вальтером, Коутсом! 2) об измене Али… Подремал; до обеда на крыльце — запись дней. Аля рядом — с «Соловьем». Верещат рядом детишки. День погожий, но с ветерком.

Немного финал Четвертой: немного, но ярко. После обеда Аля на веранде, на раскладушке. Я только присел над тазиком — переполох: Зоя Николаевна со «свитой». В беседке оживленная беседа о балетах со Светланой Константиновной. Через час уехали прямо в город. Мы с Алей на море — до камней. Знакомый пограничник с девицами. Посидели. Течение реки видно далеко в море — полосой всплесков. Шорох и шипение воды на песке. На полпути домой, у обрыва дюн — на ящике оба, рядком. По очереди в море — ополоснулись. Очень жарко. Следы: «ноги» и «гусиные лапы». Домой — кругом по реке. Душно. До и после ужина смотрели виртуозов бадминтона на корте в парке («девочка-окунек», с толстой косой, метким глазом, волей, содержанием и самолюбием). Дома вместе — увлеченный анализ шахматной партии (той, что кончилась вечным шахом Спасскому).

Легли в 10 с надеждой: завтра — на ту сторону. Ночью вставал, пил чай и долго слушал глухое молчание ночи…

22 августа.

Вторник. Бодро встали. Но после завтрака вдруг немощь, муки безволия, поиски объективных поводов не ехать: «да жарко, да небо ненадежное, Аля, мол, вяловатая». Чуть не поссорились. Внезапная правдивость моего признания истинного состояния спасла: решили ехать докуда удастся, как Бог даст. К реке. Тишь. Гладь реки как зеркало. Но с запада поднимается пелена мглы. Плывем. На въезде в Россонь краткий дождичек. Лодка идет легко и ходко. У малой отмели Аля села на весла. Молчание затуманенных далей. Стога. Причал у баньки. Приветливая дама из прошлого с мужем — сугубым работягой (их голубой катерок). На выходе к Чертовой горе — дождь. Спорый, но недолгий; спасались под липой и у крайней избушки под навесом. Лес. Запах прибитой дождем пыли, смоченной хвои. У обрыва над моим плесом — привал, завтрак. Увы, какие-то дачники неподалеку, их костер под обрывом, кругом все какое-то мятое, затоптанное… В Горках — у дома Лидии Григорьевны. На дороге — дед. Узнал, заулыбался голубовато-белыми глазами. Гостевание; Тузик, рвущийся с цепи; овца у крыльца; доение козы. Приход его величества пьяного рабочего «класса», трапеза, кошмар пьяной трепотни, духоты (уха из линя). Приходил в себя на крыльце (отдышался). Жалостный и страшный распад бывшего моего крестьянского рая. Мира, где, казалось, было когда-то спасение от всего… (где жила «своя» среда!).

Стадо овечек, плотной одинокой кучкой уходящее по дороге. Неистовый треск мотоциклов на дороге, вдали туча пыли от снующих в совхозе грузовиков. Всей компанией — к Прасковье. Древняя изба. Лесная благодать, почти заплотинное царство. Прасковья, спящая на скамейке. Проснувшись — предстала этакой расплывшейся дачницей-гегемонкой. Посидели. Осмотрели избу. Поласкали Киску. Тронулись. Прасковья — «в желтых огурцах» с нами до полдороги. Аля, потрясенная до глубины души Прасковьиным обликом и флюидом…

На выходе из лесу просвеченная солнцем розовая поляна, поросшая крохотным пухом иван-чая. Отчалили. Солнце низко. Аля — на веслах, наслаждается. Речное молчание, речной запах, журчание воды, низкие ласточки над тростниками. Порой режущий треск проносящихся моторок. Дома были в 8.30. Голодные, съели подаренных Лид. Григ, копченых окуней и подлещика, с жадностью пили я — кофе, Аля — чай. Легли рано, но спали оба неважно. <…>

23 августа.

Среда. После завтрака разбирали шахматную партию. Потом я — под одеяло, Аля — на солнышке у крыльца с «Соловьем» и воробышками. Облачно. Ветрено. После обеда — сон.