«боевого землячества» при Истмоле [комиссия по изучению истории Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи и юношеского движения в СССР. – И. Х.] во главе с Львом Осиповичем Хаником [секретарь Выборгского райкома ВЛКСМ во время зиновьевской оппозиции. – И. Х.] – работает теперь инструктором Кронштадтского райкома ВКП(б).

г) Группа бывших безвожденцев, во главе с Мандельштамом Сергеем, в составе меня – Румянцева В., <…> два бывших слушателя Военно-Политической Академии им. Толмачева, фамилий коих не помню[874].

«После XV съезда, – свидетельствовал Петр Тарасов в том же духе 25 января 1935 года, – я сохранил связи со всеми известными мне участниками оппозиционного блока». В разное время на протяжении 1928 и 1929 годов и начала 1930 года Тарасов встречался с часто упоминаемыми на этих страницах Гертиком, Куклиным, Ширяевым, Лукиным и другими. Признавал он связь и с расстрелянными участниками «ленинградского центра»: Хаником, Мандельштамом и Котолыновым. О встречах с Евдокимовым и говорить нечего – Тарасов видел его чуть ли не каждый день. «К тому времени уже началось обсуждение перспектив борьбы, опять активизировались взаимные информации о положении внутри партии, о положении в стране, о состоянии в Коминтерне. Небольшими группочками 3–4–5 человек, а иногда и довольно большим коллективом, с соблюдением необходимой в этих случаях конспирации, собирались для обсуждения новых явлений и событий внутри партии и страны». Тарасов помнил «сборище, в каком-то доме на Международном проспекте, где слушал информацию Г. Сафарова о состоянии секций Коминтерна с точки зрения роста в них оппозиционных настроений. Участниками этого сборища были Румянцев, Ханик, других отчетливо не могу вспомнить, было человек 9–10»[875].

Среди участников этих сборищ мог быть приятель Тарасова, экономист-статистик фабрики «Красный водник» Владимир Станиславович Соболь (1903 г. р.), осужденный Особым совещанием при коллегии ОГПУ 4 апреля 1929 года на 3 года ссылки в село Колпашево Томской области. Как и Тарасов, Соболь вернулся на время в Ленинград – после восстановления в ВКП(б) отправиться на строительство Магнитки. У Соболя была репутация «человека с крайними настроениями». Старший инженер КПП завода «Красный путиловец» Петр Петрович Северов (1906 г. р.), исключенный на время Мурманской контрольной комиссией из партии «за фракционную деятельность», тоже мог присутствовать, как и инженер-электрик по слабым токам Константин Антонович Цюнский (1902 г. р.), слушатель Ленинградского электромеханического института им. Ленина, арестованный 28 октября 1928 года за участие в «подпольной антисоветской организации». Водил Тарасов знакомство и с Николаем Александровичем Дмитриевым (1898 г. р.), одно время членом бюро Московско-Нарвского РК ВКП(б). За участие в оппозиции Дмитриев был выслан на работу в Узбекистан, затем в Самару, а по возращении в Ленинград занял должность начальника конторы «Союзтранстрой»[876].

Продолжаем список: после XV съезда Тарасов виделся со студентом электротехнического института А. А. Цатуровым. По возвращении в Ленинград летом 1934 года этот зиновьевец пытался попасть на прием к Кирову, «хотел переговорить лично», но не был принят. Униженный этим, он «воспринял с злорадством» весть об убийстве Кирова. Цатуров связался с ветеранами зиновьевского комсомола, особенно с Андреем Толмазовым, – но с Тарасовым он вряд ли виделся далее 1929 или 1930 года[877]. Записная книжка еще одного тарасовского приятеля, уполномоченного «Моторыбцентра» по Ленинградской области Александра Карповича Середохина (1903 г. р.) включала почти весь список и его знакомств – все это были зиновьевцы второго звена, которым едва исполнилось 30 лет.

Все перечисленные связи Петра Тарасова описывались теперь как связи людей, «которые жили своей обособленной от партии жизнью, скрывая от нее свои подлинные политические взгляды и намерения»[878].

Прозревший Иван Тарасов признавался:

Кружковщина дала возможность совместить пребывание в рядах партии, использование ее доверия с дикой и разнузданной контрреволюционной клеветой на большевистское руководство партии. <…> Установилась какая-то негласная круговая порука: при встречах и беседах в «своей среде» можно было говорить о руководстве партии что угодно, на все лады и перепевы – от прямых злостных контрреволюционных выпадов до «мелких» контрреволюционных анекдотов, сплетен, шушуканий. И все это оставалось безнаказанным, все оставалось в кругу «своих ребят», где иногда можно было и поспорить, не согласиться с тем или иным «доводом» беседчика, но до партии все это не доходило. <…> Идеология и практика двурушничества и кружковщины настолько срослись с сознанием, что ряд людей из бывшей оппозиции Зиновьева подчас добросовестно выполняли поручения на тех или иных участках работы и в то же время «как само собой разумеющееся» плели контрреволюционную паутину негласного заговора против руководства партии[879].

Прежние отношения между зиновьевским ядром и «левыми» уже не восстанавливались, констатировал Зиновьев:

После случившегося мы смотрели на них как на «неустойчивых», «ненадежных», «не вполне ортодоксальных» зиновьевцев, которые могут опять поколебаться или попытаться изображать особую «державу» в какой-нибудь критический момент. <…> В свою очередь бывшие вожаки «левых» склонны были также держаться в некотором отдалении от меня и Каменева. Сами «левые» к этому времени не составляли уже чего-нибудь единого. Они разбились на ряд маленьких группок. Политическое большинство из них было во всем основном солидарно с нами и ориентировалось на нас. Но кое-кто из них, пройдя через полосу «безвожденства», хотел попробовать идти дальше каким-нибудь «собственным» политическим путем, вырабатывать свой особый «оттенок». Другие чувствовали «холодок», оставшийся после раскола, и несколько сторонились нас по этой причине. Иные, более молодые, были недовольны тем «средостением», которое окружало меня и Каменева, и хотели бы омолодить и освежить состав зиновьевской верхушки. В результате «левые» оставались вне нашего основного ядра, хотя политически тяготели к нам, составляя некоторое окружение или некий ряд «отростков».

Впрочем, Зиновьев отделял «группу бывших руководителей ленинградской организации комсомола» от «левых», но и о Румянцеве и Котолынове говорил, что те «всегда держались несколько автономно внутри зиновьевской оппозиции[880].

Были вокруг Петра Тарасова и люди постарше. Директор Научно-исследовательского института жилищного строительства Сергей Семенович Зорин (1890 г. р.), например, служил в Гражданскую войну секретарем Ленинградского комитета партии, затем секретарем Иваново-Вознесенского губкома с 1923 по 1925 год. На XIII съезде он избирался кандидатом в ЦК ВКП(б). В 1927 году Зорин был исключен из ВКП(б) за фракционную работу как участник зиновьевской оппозиции, после возвращения в партию в 1930 году помогал поддерживать контакты между вождями оппозиции и Ленинградом[881]. Общался Тарасов и со слушателем Академии водного транспорта П. М. Репниковым (1894 г. р.), примкнувшим к большевикам еще в 1912 году. Петр Михайлович получил выговор от ЦКК за участие в оппозиции в январе 1926 года, чуть раньше Тарасова. К старшим принадлежал и заместитель председателя Комитета по топливу Ленсовета Андрей Андреевич Муштаков (1897 г. р.). Он встречался в московской гостинице «Париж» с Евдокимовым,