собрания и регулярные встречи прекратились. Но фактически через случайные встречи и разговоры она сохранила себя до конца 1934 г. в свернутом виде». Группа, по словам Яковлева, «…не была изолированной, связи ее шли преимущественно вниз. Связи вверх выразились в двух моих встречах с Зиновьевым в 1928 г. и в 1929 году. Связи организации вниз осуществлялись ее участниками по отдельным предприятиям и заводам (Семенов „Скобарь“ имеет связи на Кабельном заводе и т. д.)».

В конце 1928 или начале 1929 года Яковлев пришел к убеждению, что теория Ленина – Сталина о построении социализма является основным звеном генеральной линии партии, поэтому решил приобщиться к партийной работе, прекратил всякие собрания и организованные встречи и пошел в райком просить работы. «Я регулярно встречался с остатками прежней оппозиционной группы, преимущественно с завода им. Казицкого. <…> С этой группой мы ходили по бывшим оппозиционерам, главным образом, поддерживавшим группу Сафарова и Троцкого, и уговаривали их вернуться в партию»[915]. В то же время, считая, что партийное руководство «…не гарантирует от перерождения, <…> мы считали, что, войдя в партию, мы не должны растворяться в ней, а, законспирировавшись, сохраниться и продолжать борьбу». И после 1928 года до самых последних дней «я имел ряд встреч с участниками быв[шей] объединенной оппозиции, ныне являющейся контрреволюционной организацией: встречался я с Касперским И. Ф. раза два в 1930 г. и два раза в 1934 году, с Семеновым С. и его женой Кондратьевой Евдокией два раза в 1929–30 гг.» Наконец, Яковлев был знаком и с Владимиром Левиным, хотя «не встречался с последним около семи лет <…> летом 1934 года я разговаривал с ним по телефону относительно обыска квартиры»[916].

То, каким образом Яковлев представлял свою причастность к контрреволюционной организации, возвращает нас к логике следствия. Поскольку категории пространства – времени оказывались нерелевантны в условиях, когда политическое инакомыслие было встроено в парадигму борьбы с вечным злом, то отсутствие личных встреч подследственного Яковлева с Владимиром Левиным в течение семи лет никоим образом не говорило о его непричастности к «центру». Был важен сам факт наличия встречи где-либо и когда-либо. То же самое может быть сказано и о других эпизодических контактах – его, Лукина или Тарасова. Организационная структура оппозиции, преходящая и временная по логике чистки 1929 года, на процессе ленинградского центра получила характеристики вечной и нерушимой. Среди оппозиционеров-василеостровцев, разрабатываемых Лукиным, числились когда-то работавшие в Новосибирске Давид Шейнберг, ныне хозяйственник, и Давид Борисович Чарный, ныне работник Ленинградского союза потребительских обществ. Чарный остался при своих оппозиционных убеждениях, а вот Шейнберг, одно время видный руководитель василеостровской организации, отошел основательно. Когда друзья поведали ему о своих связях с Евдокимовым, Куклиным и другими зиновьевцами, Шейнберг отнесся «резко отрицательно» и прямо рекомендовал «бросить встречаться с ними»[917].

Все эти зиновьевцы представляли собой некое сообщество, передвигавшееся по маршруту Ленинград – Сибирь и обратно. Исаак Наумович Зеликсон, военный работник с «крепкими антипартийными настроениями», в период «наиболее острой фракционной борьбы» находился в Сибири. Там же с ним находились Пекарь-Орлов, Мясников, Котолынов, Чарный, Куклин. «Периодически мы собирались в тесном кругу для читки тех или иных фракционных документов и обсуждения внутрипартийного положения. Во фракционный центр Сибири в тот период времени входили Пекарь-Орлов, Мясников и Дьяков»[918]. По возвращении в Ленинград Чарный заработал себе репутацию «одного из активных зиновьевцев Василеостровского района», в 1928 и 1929 годах он поддерживал связь с другими тамошними зиновьевцами, в частности со своим новосибирским союзником Шейнбергом. В то время, свидетельствовал Сафаров, «зиновьевцы считали Чарного „своим человеком“. В 1930–31 гг. он, как передавал, кажется, М. Яковлев, перешел к троцкистам и, если не ошибаюсь, был арестован с группой троцкистов». В следующий раз Сафаров услышал о Чарном в 1933 году, при встрече с председателем Азово-Черноморского крайкома РОКК Николаем Исааковичем Гордоном. Гордон «…с возмущением рассказывал мне, зайдя ко мне на квартиру, о том, что Пекарь-Орлов „донес“ на Чарного, пришедшего „поделиться с ним мыслями о желательности создания общества старых рабочих в целях борьбы с разбавлением рядов рабочего класса выходцами из деревни“».

В то время в зиновьевских кругах имел широкое хождение тезис Зиновьева – Смилги о потере пролетариатом «классового „нутра“» в результате втягивания на фабрики и заводы новых кадров. «Чарный – большой руки болтун и любитель оригинальничанья, несомненно, оставшийся верным старым антипартийным и антисоветским установкам троцкистско-зиновьевского блока, – навряд ли „самостоятельно“ пришел к идее об „окрестьянивании“ пролетариата. Более вероятным представляется, что он, подхватив понравившуюся ему перерожденческую идею, стал искать своих „оригинальных“ практических способов применения ее. Очень вероятно, что перед тем, как пойти к Пекарь-Орлову, поддерживающему искренне линию партии, он советовался с отдельными зиновьевцами, в частности, с Куклиным, слывущим у зиновьевцев знатоком кадровой рабочей массы. Его разговор с Пекарь-Орловым, вероятно, был попыткой прощупывания возможностей реализации проекта организации общества старых рабочих. Единодушное и быстрое реагирование зиновьевцев на привлечение Чарного в ЦКК говорит в пользу этого». Чарный, по оценке Сафарова, постоянно двурушничал, «прикидываясь преданным сторонником генеральной линии» и в то же время ведя против нее работу. Лукин делал то же самое, но наоборот: прикидываясь преданным зиновьевцем и развивая свою дружбу с Шейнбергом, Тарасовым и другими ленинградскими и новосибирскими оппозиционерами, он докладывал в органы обо всем, что слышал.

Когда Шейнберг умер, на его похороны 7 сентября 1934 года пришли зиновьевцы – рабочие завода им. Казицкого, где покойный был раньше секретарем, среди них и «объект» Лукина – Евдокия Кондратьева. На поминках шли «обычные разговоры», причем кто-то бросил фразу: «А помните, как Шейнберг дрался в оппозиции?»[919]

Днем позже следователь заметил:

Следствие располагает данными о том, что Ваша встреча на похоронах Шейнберга осенью 1934 г. с участниками старой оппозиционной группы Василеостровского района носила организационный характер. Признаете ли вы это?

Яковлев ответил:

Категорически нет. Однако, хотя факт присутствия на поминках по Шейнбергу ряда бывших оппозиционеров <…> и был случайный, тем не менее объективно является антипартийным фактом.

Понимать это надо так, что их участие способствовало оппозиционному выступлению Алексея Фомича Скоромного, «…который в период XV партсъезда входил в общую оппозиционную группу Василеостровского района»[920].

Касперский свидетельствовал определеннее: «На собрании произносились речи политического характера, вспоминалась вся прошлая оппозиционная деятельность Шейнберга. Поминки, по существу, носили характер проверки старых оппозиционных кадров». И опять он не забыл подчеркнуть, что «активным участником организации этого нелегального собрания была Кондратьева Евдокия, подавшая первая мысль о сборище и собравшая для этой цели деньги»[921].

Собственно, в этих материалах представлена вся микромеханика допросов. Следователь выжимал из подследственного некий факт, тут же на ходу давал ему логическую оценку с точки