С момента отъезда на Кузнецкстрой Тарасов навестил европейскую часть страны три раза: в 1931, 1932 и 1933 годах. Телом Петр Никитич был в Сталинске, душой – в Ленинграде. В Ленинграде все еще жили его родители, сестры и брат, в Ленинграде находились близкие ему по воззрениям люди, с которыми он мог обсудить экономическую и политическую ситуацию в стране, с которыми чувствовал себя достаточно свободно, чтобы ворчать и шутить. В 1931‑м он «мало кого видел», но в 1933‑м имел ряд встреч с В. В. Румянцевым и Н. А. Дмитриевым.

Румянцев свидетельствовал, что знает ехавшего в Кузбасс Петра Тарасова как члена группы Владимира Левина[898]. «У меня дома бывал Тарасов Петр, который приезжал в Ленинград, кажется, из Кузнецкстроя», – отзывался эхом Дмитрий Павлович Албанский[899]. Зиновьевца Н. Л. Иохеля Тарасов видел последний раз примерно в конце 1933 года у Николая Яковлева на московской квартире, где узнал, что «во время последней чистки партии Иохель был исключен за то, что на самой чистке отстаивал мысль, что зиновьевская оппозиция гораздо лучше троцкистов и что не надо их между собой путать». Оппозиционер Николай Алексеевич Царьков (1903 г. р.), начальник участка на Тихвинском алюминиевом комбинате, восстановился в партии в 1929 году. Он признавался: «Зиновьевская организация продолжает существовать до последнего времени. Вокруг Румянцева концентрировалась основная группа зиновьевцев, работников Выборгского Райкома комсомола. Это наиболее действенная и активно настроенная молодежь». Правда, он оговаривался: «Мое 3‑хлетнее отсутствие из Ленинграда (я вернулся в Ленинград только 10 ноября 1934 г., а ранее только изредка наезжал в отпуск) не дает мне возможности дать следствию полную картину о составе и группах существующей контрреволюционной организации» – это все еще слова Царькова, но Петр Тарасов подписался бы под каждым из них.

По приезде Тарасов всегда заходил к Василию Григорьевичу Лукину и его жене, члену президиума Ленсовета Раисе Родионовне Васильевой, работавшей на фабрике «Красный треугольник», – у них был общий сибирский опыт. Васильева была названа В. И. Звездовым на допросе 12 декабря 1934 года как член оппозиционной группы при ленинградском комсомольском «Боевом землячестве»[900]. Тогда как Тарасов уезжал на стройку со жгучим желанием загладить свою вину перед партией: «Лукин совершенно иначе был настроен, высказывая предположение, что удаляют бывших оппозиционеров из крупных центров в предчувствии новых колебаний внутри партии в связи с трудностями, особенно в области сельского хозяйства ввиду проводимой коллективизации». Стоит ли удивляться, что «Лукин вскоре уехал обратно»?[901] Николай Александрович Дмитриев свидетельствовал: «Осенью 1933 года в Ленинград из Магнитогорска приехал бывший зиновьевец – Тарасов Петр. По приезде он связался в Ленинграде с Лукиным; последний, т. е. Лукин, позвонил ко мне домой по телефону и сообщил, что приехал Тарасов, будет у него на квартире, пригласил меня зайти к нему».

Собравшиеся интересовались «настроениями» и «местопребыванием» других зиновьевцев, вспоминали о совместной политической работе[902]. Высказывая обиду на «безумное» отношение к оппозиционерам, Лукин резко критиковал линию ЦК ВКП(б), заявлял, что «лучших большевиков изгоняют, не допускают их к руководству и т. д.»[903]

На некоторое время в Сибири к Лукину и Тарасову присоединился еще один ленинградский студент – Григорий Михайлович Дрязгов. Дрязгов отвечал на следствии: «У меня с б[ывшими] зиновьевцами были только деловые или личные товарищеские отношения. Политических связей я не имел с ними. Я виноват лишь в том, что не сообщил сразу же об антипартийных настроениях, проявленных Лукиным накануне нашего отъезда в провинцию в 1930 году. Позже в Кузнецке, когда Лукин самовольно уехал оттуда, я вместе с Тарасовым П. о настроениях Лукина сказал секретарю парткома т. Кулакову»[904]. О принадлежности же Дрязгова к контрреволюционной организации Тарасову ничего не было известно, говорил тот на допросе 22 января 1935 года: «По 1931 год с Дрязговым я сталкивался близко, встречался с ним часто и в Ленинграде, а затем в Кузнецке. Знаю, что он сохранял тогда оппозиционные настроения, но активно их не выражал. Как я уже показывал, в 1928–30 годах в Ленинграде я бывал не раз на различных нелегальных совещаниях зиновьевцев, Дрязгова я там не встречал. Лично же я с ним встречался в тот период часто, и почти всегда при этих встречах бывал Лукин. Мы с Лукиным (особенно Лукин) вели контрреволюционные разговоры против руководства партии, по разным вопросам партийной политики», Дрязгов активно в этих разговорах не участвовал, «но он также не был человеком, которого надо было остерегаться. Такие настроения он сохранил и в Кузнецке. Последний раз я видел Дрязгова в июне 1933 года, но политических разговоров между нами не было»[905].

Примерно в это время Лукин стал осведомителем ОГПУ. «Осведомительство» являлось своего рода профессионализацией «доносительства». В то время как все политически сознательные граждане должны были добровольно и бескорыстно указывать на «чуждый» элемент, только профессионалы были «источниками», которым выплачивали регулярную зарплату. Осведомителями часто были ближайшие, совершенно «свои» люди, хорошо знавшие окружение обвиняемых и специально собиравшие о них сведения. Работая под прикрытием, осведомители регулярно присылали кураторам политические характеристики и оценки «умонастроения» подопечных[906]. Подозревали в осведомительстве и Моисея Наумовича Яковлева – секретаря зиновьевской организации Ленинграда. Яковлеву пришлось в 1928 году съездить в Калугу, чтобы оправдываться. Он свидетельствовал: «Приехав в Калугу, я сказал Зиновьеву, что про меня широко распространяются слухи, что моя теперешняя позиция и мое оставление в партии объясняется тем, что я работу в оппозиции вел по поручению партии, что это, понятно, не так, что никаких поручений партии я не имел»[907].

Во время прокурорской проверки в 1956–1957 годах была доказана деятельность зиновьевца Якова Рафаиловича Ельковича «как секретного агента органов НКВД». Став агентом в 1936 году, Елькович дал вымышленные показания на 140 человек, за что получил более 16 тыс. рублей – такие деньги выплачивались только считаным, особенно ценным агентам[908].

Осведомительство Лукина не всегда шло успешно. Так, 23 января 1935 года он срочно писал в управление НКВД по Ленинградской области:

Целиком и полностью признаю свою вину, а также и ту суровую меру наказания, которую я должен понести. Моя вина усугубляется еще тем, что, взяв на себя добровольно обязательства секретного сотрудника, я из квартиры Кондратьевой позвонил в ГПУ, тем самым расконспирировав себя перед рядом оппозиционеров, которых я должен был освещать перед органами ГПУ – Суров, Цейтлин и Кондратьева. В связи с указанным обстоятельством моя дальнейшая работа в качестве секретного сотрудника оказалась чрезвычайно затруднена, и я в силу этого не смог о ряде лиц из зиновьевской оппозиции