Именно таким – молчаливым, почти без слов – был наш с ним последний разговор. Это было за неделю до гибели, 2 сентября. В тот день мы вместе с детьми переезжали с дачи. Утром я пошла на литургию. Служил отец Александр. Хорошо помню: когда в конце службы я подошла ко кресту, он посмотрел на меня внимательно, как умел смотреть только он, и спросил, как у нас дела. Я сказала, что всё очень хорошо. Больше ничего. И я вдруг почувствовала, как он обрадовался моим словам. Его глаза засияли, и мне стало так хорошо! Его радость передалась мне, это было умножение радости. Счастливая, я не пришла, а прилетела домой. Две фразы, ничего более, превратили меня в летящего ангела. Я благодарна Богу за то, что моё последнее общение с отцом Александром было таким счастливым.

Ив Аман

В последний раз я встретился с отцом Александром в июле 1990 года. Он принимал меня в своём маленьком кабинете и уходил первым – время, как всегда, поджимало. Попрощавшись, он направился к дверям, дважды возвращался, наконец пошёл, но в дверях остановился, обернулся, и его лицо озарилось блеском глаз и улыбкой – одновременно доброй и лукавой, он сделал рукой знак победы «V» и ушёл.

Только после его смерти я понял, что это был знак надежды, который надо передать другим. Знак пасхальной победы. Кстати, именно об этой победе говорил отец Александр за несколько часов перед убийством: «Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока стоит мир».

Анастасия Андреева

За несколько дней до гибели отца Александра в моё сердце вдруг ворвалось страшное, но не очень ясное предчувствие. Почему-то настойчиво стала думать о смерти, об угрозе ему. Я помчалась в Новую Деревню. Когда шла исповедь, я металась вокруг, не зная, смогу ли подойти и сказать… Как сказать? Как сказать человеку, что боюсь его смерти? Ведь и так жизнь его тяжела и полна угроз, а я добавлю ему тяжести. Он заметил моё смятение.

– Что с вами, дорогая моя?

– Я боюсь смерти, – только и могла я сказать, но он понял всё и, как обычно, возвышая своих близких до своего уровня, ответил мне:

– Нам с вами не надо бояться смерти, мы выполнили своё предназначение на земле, смерть страшна только тем, кто здесь не осуществился.

Убийца точил топор и высчитывал день. Место было, очевидно, предрешено – лесная тропа к электричке.

– Это особая тропа, – говорил отец Александр.

– Да, я знаю, по ней ходил святой Сергий Радонежский.

– Да, конечно, но не только…

Как мы были беспечны, как мы не поняли, как допустили, не защитили!

Ариадна Ардашникова

Последний раз я стояла рядом с отцом Александром на исповеди в субботу 8 сентября 1990 года. Народу в церкви было немного, а я задыхалась, как от духоты. Непонятная, необъяснимая тревога будто стояла за спиной.

Отец Александр принимал исповедь в маленькой комнатке, заставленной какой-то церковной утварью. Когда я вошла, отец был мне еле виден, в исповедальне всегда была полутьма, потому что окно в ней выходило в густые деревья. Подойдя, сказала только: «У меня какая-то тревога…» Отец помолчал, посмотрел в тёмный угол, потом быстро вскинул глаза, прострелил меня взглядом и, будто удостоверившись в чём-то, подтвердил свою догадку: «Это понятно». Через секунду-другую сказал: «Не унывайте! У вас есть свой голос, и вы его выражаете, за вас я спокоен, – детям будет плохо». Он начал говорить о детях: «Значит, так: у детей я был…» Он перечислял, что мне надо делать и какой быть. Его лицо, взгляд, выразительное движение руки – всё это так не соответствовало тому, что бывает на исповеди. Потом говорил, что детям уезжать в эмиграцию нельзя: «Людям с тонкой душевной организацией уезжать нельзя, потому что они потратят всю оставшуюся жизнь на воссоздание вокруг себя той среды, что оставили на родине. Уезжая, человек увозит с собой все свои проблемы, они могут менять свои одежды, но суть их остаётся. Жить надо со Христом, а где – не имеет значения».

Я стояла на коленях под его епитрахилью, и счастливые слёзы мои подтверждали, что душа забыла тревогу, страх и была открыта к принятию Святых Даров. В Причастии Господь дал такую праздничную тишину, что 9 сентября мы даже не почувствовали минуты смерти батюшки. Вернувшись из Новой Деревни, уже дома, я всё улыбалась отцову «значит, так». Да что же это у него за интонация была? Указания он, что ли, мне давал? Над гробом поняла: он «отчитывался» передо мной! Словно служанка говорит хозяйке: «Я ухожу, всё выполнено: котлеты на плите, пол вымыт». Как было не улыбнуться… Он мне говорил, что он был у детей, что он оставляет наш дом, наш мир в порядке, ухоженным. Он был в нашей семье слугой… Господу.

Незадолго до его смерти на одной из служб в храме увидела, что отец Александр пошёл в сторону свечного ящика у входа, и я стала пробираться сквозь толпу молящихся, чтоб с ним перемолвиться. Служительница сердито одёрнула: «Нельзя сейчас ходить». Я «включила» слух: «Горе́ имеем сердца!» и увидела: за деревянной решёткой закрытых внутренних дверей нашего храма, в притворе стоял на коленях отец. Он молился. Руки его были подняты, он словно призывал Дух Святой и одновременно охранял всех в храме. Может, отец просто хотел приучить нас, как в старину, отделять литургию верных от литургии оглашенных, закрыв не только Царские врата, но и двери храма по возгласу «Двери, двери!»? Сосёт под сердцем: отец собирал и благословлял своё стадо перед уходом… Знал он, знал день… на службе в среду прямо сказал: «Во вторник у нас будет праздник… смерть…» – ему подсказывают: «Усекновение главы Иоанна Предтечи», – а он: «Да, смерть… Иоанна Крестителя».

Наталия Большакова

Уезжая из Италии, Вы (отец Александр. – Н.Б.) уже попрощались навсегда с одним священником. И через некоторое время Вы сказали Вашему близкому другу, отцу Антонию Эленсу: «Прощай, Антоний, больше мы с тобой на земле не увидимся!» Отец Антоний, рассказывая мне это осенью 1991 года, говорил, что тогда он словно онемел и не смог ни о чём спросить Вас.[126]

Утром 8 сентября я была в Новой Деревне, когда отец служил, и вечером в Москве на его последней лекции. Утром на исповеди были решены два главных вопроса моей жизни. Он мне сказал: «Вы только любите». Во время исповеди он прерывал меня и отвечал так, будто я всё уже сказала, хотя я не успевала что-либо произнести.

Ирина Букринская

В течение лета 90-го года мне удалось выбраться к отцу всего три раза: на Троицу, на Петра и Павла и на Успение. Последний раз я видела отца Александра второго сентября. Все эти последние встречи отец был, как всегда, светящимся и остроумным, но временами чувствовалось, что он очень устал, в его глазах просвечивала едва уловимая грусть.