Андрей Ерёмин

В начале сентября батюшка высказал мне опасения, никогда прежде ему не свойственные. В воскресенье, за неделю до гибели, он попросил меня позвонить его другу писателю Владимиру Файнбергу (живущему в Москве) и спросить, нельзя ли иногда после лекций оставаться у него ночевать. Я в тот же день позвонил и никого не застал, потом звонил ещё и ещё, а в среду, приехав в Новую Деревню, сказал отцу Александру, что не смог дозвониться. (Позже я узнал, что В. Файнберг был на отдыхе.)

Я спросил, зачем ему оставаться у кого-то на ночь, ведь он так плохо высыпается в чужом доме, а у него сейчас огромные нагрузки. И тут отец Александр сказал, что у него около дома есть опасное место – тропинка, идущая через лес, и, когда он поздно возвращается с лекций, идти по ней небезопасно, потому что никого и ничего не видно. Я тут же предложил ему организовать ночлег у кого-нибудь другого, хотя бы у себя. Но он отказался, сказав: «Ну что же, пусть будет на всё Божья воля». (Тропинка эта и стала через несколько дней местом убийства.) Я, признаюсь, был удивлён его опасениями, потому что помнил, какая нерушимая вера в Божью защиту и помощь была у отца Александра всегда, хотя бы в середине восьмидесятых годов, когда он не боялся никакого КГБ, никаких арестов. На предложения оставить всё и уехать за границу – отвечал неизменным отказом. А теперь вдруг такие сомнения…[128]

Священник Владимир Зелинский

В субботу 8 сентября 1990 года я был приглашён моим другом Ноэлем Копеном, в то время главным редактором «La Croix», на свадьбу его дочери. После венчания вдруг неожиданно подобралась ко мне тоска. Что-то недоброе и холодное как будто сдавило сердце. За ужином мне не пилось, не елось, не шутилось, я с трудом дождался его конца. Кто-то подвёз меня из парижского предместья в город, я попросил высадить меня между Лувром и площадью Согласия, чтобы разогнать эту тяжесть ходьбой, и побрёл к Notre Dame; я жил тогда рядом. Был третий час ночи, у Сены не было никого, ни прохожих, ни парочек, ни даже клошаров. В этой беззвёздной, странно притихшей ночи было что-то гнетущее и даже злое, враждебное, хотя за час дороги я не встретил ни души. Добравшись до дому, я рухнул на постель с ощущением какой-то давящей боли и непоправимости того, что где-то должно произойти. Это было за пятнадцать минут до Вашего выхода из дома.[129]

Позвонив через несколько часов Ирине Алексеевне Иловайской-Альберти, услышал от неё: зарублен топором.

Александр Зорин

Когда в России началась перестройка, отца Александра Меня впервые выпустили за границу, и он побывал в Варшаве. И, конечно же, захотел помолиться на могиле Попелушко[43]. В то время могилу охранял отряд «Солидарности». Он со своей знакомой полькой подъехал к храму св. Станислава Костки вечером, когда ворота на территорию храма были уже закрыты. Майя, так звали спутницу, объяснила охране, кто этот человек. Их впустили. Смертная тень уже витала над головой отца Александра, когда он преклонил колени у могилы казнённого собрата.

Владимир Илюшенко

Когда я его видел в последний раз, за несколько дней до смерти, меня поразило, что он находится как бы в двух измерениях одновременно, что он и рядом со мной, и не рядом. Внешне он общался со мной как обычно: отвечал на мои вопросы, говорил то, что мне важно было услышать, на прощание, как всегда, обнял, поцеловал, – может быть, крепче, чем всегда. Но я видел, что он как-то отрешён, что он сосредоточен на какой-то важной мысли, что он весь внутри, на глубине. Я уверен, что он знал, что скоро произойдёт, но не хотел об этом говорить.

Мне позвонила Вика Чаликова, умный, добрый и близкий мне человек. Она была смертельно больна и попросила меня поговорить с отцом Александром о том, чтобы он её крестил. Она уже и раньше говорила со мной об этом, а я, в свою очередь, с отцом, и он согласился, но она почему-то тянула, а тут вдруг созрела. Я знал, что на следующий день он будет в Детской республиканской больнице, и попросил через знакомую, чтоб он позвонил мне.

6-го раздался звонок. Это был он. Я передал ему просьбу Вики. Неожиданно резко он сказал: «Нет времени». И повторил: «Нет времени. Пошевелите кого-нибудь из наших». Никогда он так не говорил. Это был мой последний разговор с ним.

Я уже приводил слова отца, сказанные им о. Александру Борисову в 1990 году: «А вот этого я уже не смогу сделать, потому что через год меня убьют». Но это произошло через несколько месяцев. Потрясающее свидетельство. О. Александр Борисов полагает, что это было не мистическое знание, а знание определённых фактов. Всё же, возможно, и то и другое. Это было прозрение, а в начале сентября пришло точное знание.

После моего выступления на вечере памяти отца Александра 30 сентября 1990 года ко мне подошла старая женщина, вдова художника, знавшая отца Александра многие годы. Она рассказала, что за несколько дней до смерти он пришёл к ним домой. Он часто навещал её больную дочь. И в этот день он долго сидел рядом с дочерью, молча держал её руку в своей руке и плакал. Нет, не плакал – рыдал! Я представил себе эту сцену. Значит, он знал! Не только подозревал, но знал! Я и раньше предполагал, что это страшное знание было ему открыто, но теперь уверился в этом. «Афганцы», которых он крестил, предлагали ему охрану, а он отказался. Он знал, но не уклонился.

Есть другое свидетельство – пожалуй, ещё более убедительное. Его дала моя крестница, Наталья Н. Это её разговор с отцом 8 сентября. Она рассказала мне об этом сразу же после убийства, а я записал её рассказ на магнитофон. Привожу нашу беседу с ней:

– Что ты помнишь и когда был этот разговор?

– Было это так. Это был день именин Натальи, 8 сентября. Я чуть-чуть опоздала, и в это время Володя Архипов как раз читал печальную историю Адриана и Наталии[44], а я пошла на исповедь. Я подошла к отцу, и он мне сказал: «Вот и всё. Время уже кончилось». Раньше он мне говорил: «Времени мало, время кончается», – а тут он мне сказал: «Вот и всё». И он меня в этот день не стал ни о чём спрашивать. Он просто меня обнял и ещё раз повторил, что время уже кончилось, и стал читать стихи, которые я никогда не слыхала. Там был такой рефрен: «мой гробик – мой маленький домик»[45].

Ещё там было несколько фраз, но я не запомнила. Я просто стояла совершенно очумелая, глаза таращила, меня трясло, мне было страшно. Когда служба кончилась и люди подходили к кресту, он, увидев мои глаза, кивнул мне как ребёнку, который вот-вот заплачет, и сказал: «Не бойтесь, всё будет хорошо». Вот это была его последняя фраза, которую он произнёс.