Превратить свинец в золото можно, если знать нужные слова,но изменение облика и невидимость невозможны… если понимать эти слова в ихподлинном смысле.

Иногда Флегг слышал истории о принцах, которые спасались оторд злодеев, сделав себя невидимыми, или о прекрасных принцессах (в сказкахпринцессы всегда прекрасны, хотя опыт Флегга говорил, что в большинстве случаевпринцессы, продукт долгой цепи родственных браков, страшны как смертный грех иглупы как колода) превращали огромных людоедов в мух и легко их прихлопывали.Принцессы в сказках хорошо били мух, но Флегг сомневался, что реальныепринцессы смогут прихлопнуть даже декабрьскую сонную муху. Да, в сказках всебыло просто.

На самом деле Флегг никогда такого не видел. Он знавалвеликого андуанского волшебника, который верил, что можно изменить облик, ношесть месяцев медитации и почти неделя чтения заклинаний привели лишь к тому,что он отрастил себе нос в девять футов и сошел с ума. Флегг усмехнулся, вспомнив,что на этом носу росли желтые кривые ногти. Пусть великий волшебник, но он, былдураком.

Невидимость казалась Флеггу столь же маловероятной. Можнобыло только сделать себя тусклым.

Да, тусклый — лучшее слово для этого, хотя иногда говорят«призрачный», «скрытый», «неявный». Невидимым он стать не мог, но, прочитав рядзаклинаний, он мог сделаться тусклым. Когда он в таком состоянии шел покоридору, и навстречу ему попадался слуга, глаза слуги внезапно устремлялисьпод ноги или на потолок. Если он входил в зал, разговор смолкал, и людиначинали встревоженно озираться. Свечи и факелы чадили и гасли. Но тот, ктохорошо знал человека, мог увидеть его и в тусклом состоянии, так что это не быланевидимость.

В тот вечер, когда Флегг принес Роланду отравленное вино, онсделал себя тусклым. Он не думал, что его кто-нибудь увидит. Было около девяти,а замок при старом и больном короле ложился спать рано. «Когда королем будетТомас, — подумал Флегг, осторожно неся бокал по коридорам, — тут каждый вечербудут пиры. Он унаследовал любовь отца к пьянству, хотя больше любит вино, чемпиво и мед. Его легко будет приучить и к более крепким напиткам… Разве я не егодруг? Когда Питер будет на Игле, а Томас на троне, пиры будут каждый день… покаэто не надоест баронам и простонародью. Да, это будет последнее действие, самоеинтересное, но боюсь, что Томасу оно покажется чересчур горячим, как это виноего отцу».

Он не думал, что его увидят, и его не увидели. Несколькослуг, которые проходили мимо, просто отпрянули, будто наткнувшись напрепятствие.

Но его все-таки видели. Томас видел его глазами Нинера,дракона, убитого когда-то его отцом. Томас смог это сделать потому, что Флеггсам его научил.

То, как отец обошелся со сделанной им лодкой, очень обиделоТомаса. Но он все еще любил отца и хотел доставлять ему столько же радости,сколько Питер. И он хотел, чтобы отец любил его, как Питера, или хотя бывполовину меньше.

На беду, все идеи первыми приходили в голову Питеру. Когдаон сообщал их Томасу, тот или называл их ерундой (пока они не воплощались вжизнь), или боялся взять за них ответственность. Так случилось, и когда Питерподарил отцу вырезанные им самим шахматы.

«Я подарю отцу кое-что получше этих игрушек», — заявил тогдаТомас, но про себя он думал, что, если уж он не смог сделать простую деревяннуюлодку, то где уж ему справиться с двадцатью шахматными фигурами. Поэтому Питервырезал их один, за четыре месяца — пехотинцев, стрелков, рыцарей, генерала,монаха — и конечно Роланд был в восторге, хоть они и получились немногонеуклюжими. Он сразу убрал шахматы из слоновой кости, сделанные ему сорок летназад великим Эллендером, и играл только в те, что сделал Питер. Когда Томасузнал об этом, он побежал к себе и лег в постель, хотя была середина дня. Ончувствовал себя так, будто кто-то заставил его съесть кусок его собственногосердца. Сердце было горьким, и он еще больше возненавидел Питера, хотя частьего все еще любила старшего брата.

Теперь об этом вечернем бокале вина.

Питер пришел к Томасу и сказал:

«Я подумал, что было бы здорово каждый вечер приносить отцубокал вина. Я спросил у кравчего, и он сказал, что не может дать нам бутылкупотому, что отчитывается за них перед главным винохранителем, но мы можемкупить на свои деньги бутыль пятилетнего баронского — отец его особенно любит.Это совсем не дорого и…»

«И это самая большая чушь, какую я слышал! — взорвалсяТомас. — Все вино принадлежит отцу, и он может пить его, сколько хочет. Почемумы должны отдавать наши деньги за то, что и так его? Чтобы обогащать этоготолстяка кравчего?»

Питер терпеливо пояснил:

«Ему будет приятно, если мы купим вино за свои деньги, хотьон им и владеет».

«Откуда ты знаешь?»

«Знаю», — просто сказал Питер.

Томас молчал. Откуда Питеру знать, что кравчий месяц назадпоймал его в погребе, когда он пытался стащить бутылку вина? Старый хряк грозилрассказать отцу, если Томас не даст ему золотую монету, и Томасу пришлось дать,хотя он чуть не плакал от злости и обиды. «Если бы это был Питер, ты быотвернулся и сделал вид, что ничего не заметил, ублюдок, — думал он. — Потомучто Питер скоро станет королем, а я навсегда останусь принцем». Он подумал и отом, что Питер никогда не стал бы воровать вино из погреба, но эта мысль толькодобавила ему злости.

«Я только думал…» — начал Питер.

«Думал, думал, — передразнил Томас. — Иди подумай очем-нибудь другом. Если отец узнает, что ты платишь кравчему за его собственноевино, он со смеху лопнет».

Но Роланд не лопнул со смеху — напротив, он назвал Питерахорошим сыном, почти со слезами в голосе. Томас видел это потому, что он следилза тем, как Питер в первый раз принес отцу вино. Следил через глаза дракона.

Если бы Флегга прямо спросили, зачем он показал Томасу этоместо и секретный ход к нему, он, пожалуй, и сам не смог бы ответить. Он незнал точно, зачем он это сделал. Замок был очень стар, со множеством потайныхдверей и ходов, и Флегг знал многие из них (все не знал никто, даже он), ноТомасу он показал только этот. Безошибочный инстинкт, какой обычно подсказываетлюдям сделать как лучше, подсказал ему: «так будет хуже» — и Флегг подчинился.Ведь «хуже» было его целью и смыслом жизни.

Он взял за правило заглядывать в комнату Тома и кричать:«Томми, что-то ты загрустил! Я хочу тебе кое-что показать. Пойдем посмотрим!»Он всегда говорил: «ты загрустил, Томми» или «что-то ты нос повесил, Томми»потому, что чуял, когда Томасу особенно тоскливо, и приходил именно в этимоменты. Флегг знал, что Томас боится его, но знал и о том, что Томасу оченьнужен друг, и он не будет особенно разборчив в выборе. Флегг знал это, но Томасвсегда прятал свой страх и позволял себе думать лишь, что Флегг — отличныйпарень и любит шутить… хотя шутки у него немного странные.