«системой». Все величайшие либеральные победы XIX в. были одержаны над этой «договорной системой»; разве либерально мыслящие люди могли отстаивать новую договорную систему, новые оковы? И все-таки некоторые либералы выступали за «систему», пусть и весьма отличную от системы безопасности, прописанной в мирном договоре. Если до того они ратовали за национальную независимость для всех, то теперь вдруг уверовали в вышестоящий международный порядок, порядок Лиги Наций. В этом порядке не было места делению на бывших противников и бывших союзников; все должны были присоединиться к системе обеспечения и поддержания мира. Сам президент Вильсон, внесший наибольший вклад в составление проекта мирного договора, не стал возражать против положений, ущемлявших права Германии, исключительно из убеждения, что Лига Наций, едва она будет создана, либо отменит их, либо сделает их ненужными.

Помимо этих моральных возражений, проведение мирного договора в жизнь сталкивалось с трудностями практического характера. Союзники могли угрожать, но каждая новая угроза значила меньше предыдущей и была менее эффективной. Легче было угрожать продолжением войны в ноябре 1918 г., чем ее возобновлением в июне 1919-го. Угрожать возобновлением войны в июне 1919 г. было легче, чем в июне 1920-го; и гораздо легче, чем в 1923 г., пока наконец не пришел момент, когда угрожать возобновлением войны стало уже практически невозможно. Мужчины были во все меньшей степени готовы покинуть свои дома ради войны, в которой, как им сказали, они уже победили; налогоплательщики не горели желанием оплачивать новую войну, притом что уже и так едва справлялись с тратами на предыдущую. Кроме того, все угрозы разбивались о вопрос: если войну не имело смысла продолжать ради «безоговорочной капитуляции», то какой смысл возобновлять ее ради какой-либо меньшей цели? Можно было получить «непреложные клятвы», оккупировать Рур или другие промышленные регионы Германии. Но что это даст? Только еще одну подпись германского правительства под договором, который оно, как и раньше, вольно соблюдать или не соблюдать. Рано или поздно оккупационным силам придется уйти, и все вернется на круги своя: все рычаги по-прежнему будут в руках у Германии.

Конечно, существовали меры принуждения и помимо возобновления войны и оккупации немецких земель – экономические меры, а именно тот или иной вариант блокады, которая, как считалось, решительным образом способствовала поражению Германии. В июне 1919 г. блокада помогла убедить правительство Германии подписать мирный договор. Но после снятия блокады ее уже невозможно было возобновить во всей полноте военного времени – хотя бы из опасения, что эта мера окажется слишком эффективной. Ведь если экономика Германия погрузится в хаос, а правительство рухнет, кто тогда будет выполнять договорные обязательства? Переговоры между Германией и союзниками превратились в соревнование шантажистов, в драматические сцены из гангстерского боевика. Союзники – по крайней мере, некоторые из них – грозили удушить Германию до смерти, а немцы – умереть. Ни одна из сторон не решалась довести свою угрозу до конца. Постепенно угрозы сошли на нет, и на смену им пришли посулы. Союзники предлагали вернуть Германию на ее законное место в мире, если она выполнит их требования; немцы отвечали, что надежного мира не наступит до тех пор, пока союзники свои требования не умерят. Почти везде, за исключением большевистских кругов, царила уверенность, что гарантировать человечеству безопасное будущее может лишь возвращение к либеральной экономической системе свободного мирового рынка, от которой пришлось отказаться – как предполагалось, временно – в годы войны. Союзники имели на руках серьезный козырь: доступ Германии на этот мировой рынок. Но у немцев был свой: достичь надежного мира без их содействия не представлялось возможным. Таким образом, сама политика, которую проводили союзники, вынуждала их относиться к Германии как к равной; из-за этого они снова уперлись в ту же трудноразрешимую дилемму. Если поставить Германию в равные с другими странами условия, она станет сильнейшей державой в Европе; но принять против нее особые меры предосторожности значило отказать ей в равноправии.

По сути, союзники хотели антигерманскую договорную систему, которую немцы приняли бы по собственной воле. Странно, что находились люди, считавшие такое возможным; но в ту эпоху международные отношения оказались под огромным влиянием абстрактных идей. Старые монархии ценили договоры постольку, поскольку те наделяли их правами; соблюдением договоров, налагающих обязательства, они себя особенно не утруждали. Новый подход опирался на представления о «нерушимости контракта» – основополагающий элемент буржуазной культуры. Короли и аристократы не платят долгов и редко держат слово. Но капиталистическая система рухнет, если ее субъекты не будут беспрекословно исполнять договоренности, подтвержденные пусть даже и обычным кивком; от немцев теперь ожидали соблюдения тех же этических норм. У этого желания опереться на договорные обязательства были и практические резоны; и самый практический из них заключался в отсутствии альтернативы. В этом отношении годы после Первой мировой войны резко отличаются от предыдущих эпох схожего характера. Проблема заметного превосходства в силе одной из великих европейских держав была далеко не нова. Напротив, она возникала снова и снова на протяжении последних четырехсот лет. Никто тогда не полагался на положения договоров или на обещания сильного не применять силу. Более слабые и миролюбивые страны почти бессознательно тяготели друг к другу. Вступая в союзы и объединения, они побеждали или сдерживали агрессора. В XVI в. Европа объединялась против Испании, в XVII в. – против Франции Бурбонов, в XIX в. – против Наполеона. В конце концов, так было и в Первую мировую войну.

После 1919 г. эта старая, испытанная система перестала работать. Большая коалиция распалась. Одна из причин этого коренилась в высоких принципах. Хотя победители поступили в соответствии с доктриной баланса сил, они сами того стыдились. Бытовало мнение, что толчком к войне послужила как раз идея европейского баланса и что приверженность ей обязательно приведет к следующей. С более практической точки зрения баланс сил казался ненужным. Союзники испытали страшный испуг, но и одержали огромную победу. Они легко поверили в то, что эта победа – окончательная. Победив в одной войне, трудно представить, что ты можешь потерпеть поражение в следующей. Каждая из держав-победительниц считала себя вправе проводить собственную политику и реализовывать собственные устремления, которые, как выяснилось, не совпадали. Сознательно от партнерства военной поры никто не отказывался. Обстоятельства развели союзников в разные стороны, и никто из них не приложил достаточно усилий, чтобы остановить этот процесс.

Единый фронт союзников недолго продержался после мирной конференции, да и в ходе ее самой тоже подвергался испытаниям на прочность. Французы добивались безопасности; американцы – и в какой-то мере англичане – считали, что они свое дело сделали. Победителям удалось договориться о заключении мирного договора, но президент Вильсон не смог добиться его ратификации американским сенатом. По новому порядку это ударило, но не так сильно, как представлялось впоследствии. Отношения США с Европой определялись скорее географией, чем политикой. Что ни напиши в договоре, Америка от Европы далеко, на другом берегу Атлантического океана. Даже если бы сенат одобрил Версальский договор, американские войска все равно ушли бы из Европы. В реальности часть этих войск все-таки осталась на Рейне. Несомненно, членство США в Лиге Наций повысило бы престиж этой организации, но политика, которую проводили в Женеве британцы, позволяет предположить, что участие второй англосаксонской державы не обязательно превратило бы Лигу в эффективный инструмент обеспечения безопасности, о котором так мечтали французы. И в 1919 г., и позднее немало говорилось о невыполнении американцами обязательств по Гарантийному договору, с помощью которого Вильсон и Ллойд Джордж убедили Клемансо отказаться от аннексии Рейнской области. Этот бесплодный договор тоже гарантировал безопасность лишь на бумаге. Ни американцы, ни британцы своих войск во Франции держать не планировали, а при сокращении американских и британских сил до обычного уровня мирного времени им и в случае опасности было бы некого послать на выручку французам. Бриан указывал на это в 1922 г., когда Ллойд Джордж снова выступил с таким предложением, правда, теперь без участия американцев. У немцев, сказал Бриан, будет достаточно времени, чтобы дойти до Парижа и Бордо, прежде чем британские войска прибудут, чтобы остановить их; в 1940 г. так и случилось, и союз с Британией не помог. Англо-американские гарантии, даже если бы они были реальными, представляли