далекие восточноевропейские страны. Этот тупик породила вовсе не изменившаяся в 1930-х гг. международная обстановка. В неявном виде он существовал с самого начала, и никто – ни британцы, ни французы – так и не нашел из него выхода.

Все эти трудности ясны нам. Но людям того времени они были вовсе не очевидны. Несмотря на исчезновение России и самоустранение США, Великобритания и Франция все еще составляли ареопаг, диктовавший условия всей Европе. К тому же и военные союзы, и будущие войны казались явлениями незначительными на фоне нового института, учрежденного на Парижской конференции, – Лиги Наций. Да, между Англией и Францией существовали глубокие подспудные расхождения по поводу характера Лиги. Французы хотели превратить ее в систему безопасности, направленную против Германии; англичане же видели в ней систему примирения, частью которой должна была стать и Германия. Французы считали, что последняя война явилась следствием немецкой агрессивности, англичане все больше склонялись к мнению, что война началась по ошибке. Утрясти свои разногласия союзники так и не сумели. Вместо этого каждая из сторон делала вид, что идет на компромисс с другой, негласно подразумевая, что в ее правоте она вовсе не убеждена. Каждая рассчитывала, что ход событий докажет неправоту другой, и каждая со временем дождалась своего – правда, без всякой для себя пользы. На практике британская интерпретация в конечном счете взяла верх. Для начала, устав Лиги Наций был сформулирован в самом общем виде. Он был направлен против агрессии, а не против Германии; и действительно, трудно было бы использовать Лигу для давления на Германию, если бы эта страна уже не была ее равноправным членом. И вообще, негативные меры всегда сильнее позитивных – недеяние проще деяния. Самое главное, британское видение с неизбежностью вытекало из решения, принятого в ноябре 1918 г., – решения заключить перемирие, а затем и мир с германским правительством. Если уж Германию было решено не уничтожать, рано или поздно она должна была вернуться в сообщество наций. И британское, и французское правительства были слишком заняты внешними и внутренними проблемами, чтобы выработать четкую и последовательную политику. Но если какой-то связный сюжет и охватывает всю послевоенную эпоху, то это история попыток примирения с Германией и их провала.

Глава 3

Послевоенное десятилетие

История Европы в межвоенный период вращалась вокруг «германского вопроса». Если бы его удалось решить, разрешилось бы и все остальное; в противном случае на мир в Европе можно было не рассчитывать. Все прочие проблемы потеряли остроту или казались в сравнении с ним пустяковыми. Большевистская угроза, например, – и так-то, вопреки распространенному мнению, не особенно животрепещущая – мгновенно развеялась, когда в августе 1920 г. Красная армия была отброшена от Варшавы; в следующие 20 лет у коммунизма не было ни малейшего шанса восторжествовать где-нибудь в Европе вне рубежей России. Безусловно, в 1920-х гг. венгерский «ревизионизм» производил много шума, в смысле территориальных претензий превосходя даже ревизионизм немецкий. И все-таки он создавал лишь тень угрозы даже локальной войны, а никакими глобальными потрясениями чреват вообще не был. Италия конфликтовала с Югославией из-за территорий на севере Адриатики, а позже объявила себя неудовлетворенной, «неимущей» нацией. Однако всерьез ей никого обеспокоить не удалось – разве что привлечь внимание прессы. «Германский вопрос» стоял в гордом одиночестве. Это было новой ситуацией. Проблема сильной Германии, пусть и осознаваемая не в полной мере, существовала и до 1914 г., но дело в том, что и других проблем в те времена хватало: претензии России на Константинополь, претензии Франции на Эльзас и Лотарингию, итальянский ирредентизм, вопрос статуса южных славян в Австро-Венгрии, бесконечные конфликты на Балканах. Теперь же на повестке не было ничего важного, кроме положения Германии.

Существовало и другое важное различие. До 1914 г. отношения великих европейских держав зачастую определялись столкновением их интересов за пределами Европы: в Персии, Египте, Марокко и тропической Африке, в Турции и на Дальнем Востоке. Некоторые выдающиеся специалисты считали, пусть и ошибочно, что европейские проблемы исчерпали себя. Генри Брейлсфорд, здравомыслящий и сведущий наблюдатель, в начале 1914 г. писал: «Угрозы, которые заставляли наших предков вступать в европейские коалиции и континентальные войны, исчезли безвозвратно… С максимально возможной в политике уверенностью я берусь утверждать, что границы наших современных национальных государств прочерчены окончательно»{1}. В реальности верным оказалось прямо противоположное. Европа была перевернута с ног на голову и после этого не перестала изводить государственных деятелей. Напротив, ни одна из проблем за ее пределами – из тех, что вызывали беспокойство до 1914 г., – в период между двумя войнами не спровоцировала серьезного кризиса в отношениях европейских держав. Никому и в голову не могло прийти, например, что Великобритания и Франция вступят в войну за Сирию, как когда-то за Египет. Единственным исключением стал Абиссинский кризис 1935 г., но там все было завязано на европейской политике в формате Лиги Наций; он не был борьбой за Африку. Еще одно кажущееся исключение – Дальний Восток. Положение в этом регионе серьезно осложняло международную ситуацию, но в практическом отношении не затрагивало ни одну из европейских держав, за исключением Великобритании.

Вот что еще было в новинку. Кроме Великобритании, других мировых держав в Европе не осталось. В круг ведущих мировых держав Великобритания входила и до 1914 г., но в «империалистическую эпоху» в одном ряду с ней стояли Россия, Германия и Франция. Теперь же Россия выпала из Европы и противопоставила себя ей, поддержав борьбу колонизированных народов. Германия лишилась своих колоний и отказалась от имперских амбиций – по крайней мере, на время. Франция, все еще колониальная держава, сосредоточилась на европейских проблемах и в спорах с другими странами, в том числе с Великобританией, интересы своей империи относила на второй план. Дальний Восток – хороший пример того, насколько изменилась ситуация. До 1914 г. там имелся баланс сил, не уступавший по сложности европейскому. Японии приходилось считаться не только с Великобританией, но и с Россией, Германией и Францией; англичане спокойно могли то вставать на сторону Японии, то идти против нее. В первые послевоенные годы на Дальнем Востоке активно проводили свою политику США, но надолго они там не задержались. К началу Маньчжурского кризиса 1931 г. Великобритания противостояла Японии практически в одиночку. Нетрудно понять, почему англичане считали, что отличаются от других держав Европы, и почему они часто стремились дистанцироваться от европейской политики.

Нетрудно также понять, почему германский вопрос выглядел исключительно европейским делом. Ни США, ни Япония не ощущали угрозы со стороны державы, у которой не было ни флота, ни, как казалось, колониальных амбиций. Великобритания и Франция остро осознавали, что решать германский вопрос им придется без посторонней помощи. Сразу после 1919 г. они надеялись на достаточно быстрое его разрешение – во всяком случае, в той мере, что мирный договор будет исполнен в полном объеме. Нельзя сказать, что они совершенно просчитались. Границы Германии были полностью определены к 1921 г., когда после плебисцита, результаты которого были интерпретированы скорее искусственным образом, Верхнюю Силезию разделили между Германией и Польшей. Разоружение Германии шло медленнее, чем предусматривал договор, и не без немецких попыток увернуться от него, но оно шло. Немецкой армии как заметной боевой силы больше не существовало, и реальной войны с Германией можно было не опасаться еще в течение многих лет. По прошествии времени на эпизодические попытки немцев увильнуть от демилитаризации начали особенно напирать: стало принято считать, что статьи Версальского договора о разоружении либо вообще не соблюдались, либо были бессмысленными. В реальности же, пока соответствующие положения оставались в силе, они выполняли свою задачу. Еще в 1934 г. Германия не могла и помыслить о войне с Польшей, не говоря уже о войне с Францией. Что касалось остальных условий договора, от судов над военными преступниками после нескольких неудовлетворительных попыток решено было отказаться: отчасти это была капитуляция перед лицом протестов и противодействия со стороны Германии, но куда важнее было то, что преследовать деятелей второго плана казалось довольно нелепо, пока главный виновник, Вильгельм II, отсиживался в Голландии.

К 1921 г. почти все условия мирного договора были выполнены. Можно было предположить, что со временем страсти вокруг него улягутся. Не могут же люди год за годом препираться по уже решенному вопросу, какая бы горечь и обида ни одолевала их вначале. Французы же забыли про Ватерлоо и уже готовы были забыть даже