собой не более чем обещание освободить Францию, если немцы ее захватят, – это обещание было выполнено в 1944 г. и без всякого договора. Ни география, ни господствующие политические воззрения не позволяли США включиться в европейскую систему безопасности; самое большее, чего можно было ожидать от Америки, – это запоздалого вмешательства в том случае, если эта система потерпит крах.

Американцы устранились не полностью. Несмотря на отказ ратифицировать Версальский договор, США желали мира в Европе и устойчивости мировой экономики. Американская дипломатия непрерывно участвовала в европейской политике. Под руководством США были разработаны два графика репарационных платежей – план Дауэса и план Юнга; каждый из них носил имя американца, председательствовавшего в соответствующем комитете. Американские займы – к худу или к добру – позволили восстановить экономику Германии, а настойчивые требования США, чтобы союзники выплатили военные долги, осложняли проблему репараций. Американские представители участвовали в затянувшихся дискуссиях по разоружению. Американцы фактически и составляли ту самую «мировую общественность», ради реакции которой в основном велись все эти экономические и политические дискуссии; благодаря американским историкам кампания против взваливания на Германию ответственности за минувшую войну оказалась куда более успешной, чем если бы ее вели одни только немцы. Простого отказа ратифицировать Версальский договор было недостаточно, чтобы отделить США от Европы. Участие Америки в войне во многом определило поражение Германии; в равной мере послевоенная американская политика во многом определила ее возрождение. Американцев ввела в заблуждение их собственная мощь. Начав с верного предположения, что разгромленная Германия не представляет опасности для них самих, они пришли к ошибочному выводу, что она более не опасна и для европейских стран.

Американская позиция не приобрела бы такого значения, если бы великие державы Европы действовали сообща. Франция, Италия и Великобритания представляли собой грозную коалицию, несмотря на презрительные оценки, звучавшие в их адрес впоследствии. Они достойно противостояли Германии, пусть и не смогли ее одолеть. Самой слабой из них – и экономически, и политически – была Италия. К тому же обида на то, что ее лишили справедливой доли военных трофеев, отдаляла Италию от союзников. Италии не досталось ни клочка земель бывшей Османской империи; после долгих причитаний ей всучили никудышные колониальные владения. С другой стороны, она пользовалась иллюзорной безопасностью, оторванным от Европы положением, которое во многом напоминало островное. В прошлом Италия враждовала не с Германией, а с Австро-Венгрией, и когда монархия Габсбургов рассыпалась, Италия обрела буфер из мелких государств. «Германский вопрос» казался ей далеким. Итальянских государственных деятелей даже радовали неудобства, которые создавала эта проблема для Франции. Они то эксплуатировали эти неудобства, то прикидывались беспристрастными арбитрами в конфликтах Франции и Германии. В любом случае Италия мало чем могла помочь в построении системы безопасности, да и тем в итоге не помогла.

И снова: невовлеченность Италии не приобрела бы такой важности, если бы Великобритания и Франция нашли общий язык. Но именно тут коалиция военного времени распалась окончательно и бесповоротно. Эти две страны оставались тесно связанными друг с другом. В Англии время от времени поговаривали, будто Франция, как при Наполеоне, стремится к господству в Европе или даже уже добилась его, но это было лишь временное помрачение. Если отбросить частности, обе страны по-прежнему действовали заодно как две «западные демократии», опекуны Европы и победители в мировой войне. Союз их был, если уж на то пошло, даже слишком тесным, так что они умудрялись мешать действиям друг друга. Пока шла война, британцы вполне решительно проклинали Германию; они четко знали, что для них это борьба за выживание. Теперь им казалось, что в этой борьбе они победили. Своего флота Германия лишилась, на колонии больше не претендовала, так что с экономической точки зрения британцы были больше заинтересованы не в сдерживании Германии, а в ее восстановлении. Британских командующих родами войск сразу проинструктировали, что крупной войны не следует ожидать как минимум десятилетие, и вплоть до 1932 г. действие этого распоряжения ежегодно продлевалось. Позднее много говорили о британской программе «разоружения на собственном примере». Если понимать под этим, как делали в то время, несовместимое с сохранением обороноспособности страны разоружение, то ничего такого не было. Иногда британцы разоружались из экономии, иногда по небрежности или из-за ошибочных оценок, но никогда из принципа. Более того, британцы полагали, что их положение безопаснее, чем когда-либо прежде. После мировой войны они распустили массовую армию в уверенности, что воевать им больше никогда не придется. Позже они отказались от создания бронетанковых войск, причем сделали это по настоянию самых авторитетных военных чинов, которые считали, что от лошадей на поле боя больше толку, чем от танков. Британское военно-морское превосходство в европейских водах было велико как никогда, и уж точно намного больше, чем до 1914 г. Никакого другого флота, кроме французского, в Европе не осталось, а война Великобритании и Франции – несмотря на звучавшие время от времени импульсивные заявления – уже казалась немыслимой.

Если под «безопасностью» понимать лишь отсутствие угрозы вторжения, то создавалось впечатление, что безопасность Британских островов была выше, чем когда-либо в истории. Предпочтения британской публики, как это часто бывало после большой войны, в очередной раз качнулись в сторону изоляции. Население сомневалось в целесообразности войны, досадовало на бывших союзников и проникалось дружескими чувствами к бывшему врагу. Британские государственные деятели так далеко не заходили. Они хотели, как и прежде, сотрудничать с Францией; они понимали, что мирная и стабильная Европа сама по себе отвечает британским интересам. Однако это не означало, что они готовы были подписаться под каждой претензией Франции к Германии. Все разговоры о германской угрозе британские политики склонны были считать историческими фантазиями, каковыми они на тот момент и являлись. Одержимость французов идеей безопасности казалась им не столько преувеличенной, сколько ошибочной, и даже те британские политики, которые пытались усыпить страхи французов при помощи слов, не предполагали, что им когда-нибудь придется отвечать за эти слова делами. Более того, Британия обещала Франции свою поддержку не в качестве дополнения к другим мерам безопасности, но в качестве альтернативы таким мерам – с расчетом на то, что на все остальное французы махнут рукой. Англичане серьезно размышляли над ошибками своей политики в предвоенные годы. Некоторые, конечно, считали, что Великобритания вообще не должна была вмешиваться в дела континента. Но многие из тех, кто считал вступление в войну неизбежным, также полагали, что войны можно было избежать, если бы Великобритания заранее заключила официальный оборонительный союз с Францией. Такой шаг подал бы немцам четкий сигнал, что Великобритания будет сражаться; а заодно предупредил бы французов и тем более русских, что в «восточной сваре» она участвовать не намерена. Теперь же, когда война закончилась, союз с Францией был выражением новой формы изоляции. Великобритания, обязавшись защищать границы Франции, в то же время дала бы понять, что сверх этого никаких обязательств она на себя не берет.

В результате британская политика, даже самая франкофильская, не препятствовала восстановлению Германии; она лишь в некотором роде оберегала союзника от последствий такого восстановления. Британская поддержка имела свою цену: от Франции ожидалось, что она откажется от всех интересов к востоку от Рейна, а следовательно, и от статуса великой европейской державы. Те же пожелания звучали из Лондона и до 1914 г., но тогда французы сидели на двух стульях. Связь с Великобританией сулила им ограниченную поддержку в случае вторжения, и в конечном счете, когда враг и в самом деле напал, объем помощи превзошел все ожидания. Но вплоть до начала войны союз с Британией являлся во французской политике делом второстепенным. Независимость в качестве великой державы обеспечивал Франции альянс с Россией, который автоматически сокращал мощь Германии вдвое. Даже в 1914 г. французские военачальники справедливо придавали гораздо бóльшую важность наступлению российских войск в Восточной Пруссии, чем усилиям крошечного Британского экспедиционного корпуса на французском левом фланге. Союз с Россией продолжал обеспечивать Франции независимость и иллюзию величия вплоть до 1917 г. Затем Россия понесла поражение и вышла из войны. Европейская политика Франции потерпела крах. Войну выиграли лишь только на Западном фронте; восток был освобожден вследствие