- Ты чудо,- его руки притягивают меня за талию, и я чувствую жар тела своего мужчины. Ради этих прикосновений можно забыть все страшное, что было со мной там, в другой жизни.

-Куда мы поедем? – спрашиваю умирая от любопытства.

- А знаешь, не скажу. Собирай вещи.

Женька целует меня в нос. И я едва удерживаюсь на ногах. Смотрю на мужа, как он застегивает маленькие пуговки на манжетах белоснежной рубашки, накидывает костюмный пиджак. Все с иголочки. Я вчера убила вечер на глажку, отпаривание, чистку. Мой мужчина должен чувствовать себя уверенно. Бабушка говорила, что нельзя растворяться в людях. А мне кажется, что есть такие моменты, когда этого требует душа.

Я собираю вещи. Целый день складываю в чемодан одежду, какие – то милые глупости, которые сделают нашу поездку незабываемой. Кончик носа горит не прекращая, от прикосновения его губ. Часы показывают шесть вечера. Потом семь. Восемь. И в душе поселяется странная пустота. Хоть я и уговариваю себя, что это все ерунда. Он просто очень ответственный. Задержался на работе. Не страшно, поедем завтра.

Телефон на тумбочке вибрирует, а мне страшно его брать в руки. Я такая глупая. Женя разозлиться, что долго не отвечаю.

- Лерик, поездка отменяется. Я приду поздно. Ложись не жди.

Его речь тягучая, как приторная патока, пахнущая сладким ядом. И душа наполняется этой отравой, как посудная губка жирной противной жижей.

Нет, я не опущусь до скандалов. Не стану сварливой ревнивой бабой. Это же просто смешно. Ну выпил он с коллегами – это же не преступление. Я успокаиваю себя, пытаясь погасить рвущую тело обиду. Он снова будет пахнуть алкоголем, жизнью в которой моё место определено этой квартирой и нет, не хочу даже думать...

Слушаю смех, несущийся фоном, женские голоса и музыку и понимаю, что все, что я себе напридумывала похоже на огромный переливающийся мыльный пузырь. Тронь его пальцем, и красота исчезнет, оставив лишь пахнущую горечью пустоту.

- Кот, не сердись. У начальника именины. Ну не мог же я не пойти,- смеется Женька.

- Конечно не мог,- жизнерадостно отвечаю я.

Да, я дура. Осознание собственной глупости приходит порой в самый неожиданный момент. Можно навоображать себе огромное счастье, можно даже чувствовать это солнечное безумие всей душой и верить в него безоглядно. Можно воображать себе, что все хорошо, и слепо идти по битому стеклу, свято веря, что так и должно быть.

Можно, можно, можно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

День восьмой (11:55)

Целой жизни мало, что бы ждать тебя,

Моя жизнь пропала, если нет тебя.

Ты в краю далеком не забудь меня,

Где бы ни был ты, я тебя жду.

(c) Мишель Легран

Цветы. Да уж. Я круглый идиот, так и не узнал за долгие годы своей жены. Думал, что она обожает чертовы орхидеи, а оказлось что нет. Купил пустынные розы, совсем не похожие на своих благородный товарок.  И сейчас бегу по улице, сжимая в руке скромный букет, и боясь, что эти странные лохматые цветы замерзнут, хоть мама и обернула их сверху газетой. И денег на цветы мне дал и родители. Чувствую себя полным ничтожеством. Не могу даже сам оплатить цветы для женщины, которая все же смогла стать моей судьбой. А я и не заметил, как и когда у нее это вышло. Может быть в тот момент, когда я вдруг понял, что боюсь ее потерять. Именно тогда, когда Лера попросила отпустить ее. Нет. Я повел себя тогда как полный урод. Что я сделал?

- Наша жизнь оказалась не таким уж счастьем,- пробормотала в тот день Лера, встречая меня у порога. Я был нещадно пьян, раздражен непомерными запросами Жельки, или Лильки, иле черте кого из сонма баб, похожих одна на другую, как чертовы куклы с витрины дешевого магазина игрушек. – Жень, я так устала.

Я просто не сдержался, и сам испугался своей агрессии. Нет, не ударил, просто толкнул свою жену, чтобы пройти в квартиру. Она оказалась невероятно легкой. Отлетела к стене, как тряпичный заяц, и затихла, свернулась клубочком.и прикрыла руками голову. Молча, без единого звука и от этого было еще более страшно.

- Прости,- прошептал я. Понимая, что теряю Лерку. И точно в этот момент меня кольнула мысль, что эта маленькая женщина, наверное единственное светлое, что было в моей гребаной жизни. Но алкоголь в крови не позволил мне осознать происходящего до конца. А утром...

Я ежусь. Не от пронзающего тело холода, от гадких воспоминаний о моем крахе, как человека, как мужика, как мужа. «Зонт» почти не видно за летящим крупными хлопьями снегом. Тонкая фигурка в желтом пальто выделяется в этой холодной белизне, словно яркий фонарь в кромешной темноте.

Я ненавидел это пальто всеми фибрами души. Длинное, до самых тоненьких щиколоток, перетянутое поясом на почти прозрачной Леркиной талией, оно выглядело глупо и несовременно. Но сейчас я так обрадовался этой дурацкой тряпке, словно голодный, получивший кусок хлеба. Ускорил шаг, почти до бега, лишь бы скорее встретиться со своим прошлым. Счастливым прошлым, как оказалось. Снег усилился, и теперь белые хлопья, похожие на распустившиеся, воздушные попкорнины, сыплющиеся из прохудившегося небесного «пакета», летели плотной стеной. И я все боялся, что видение исчезнет, растворится в этом сияющем безумии, словно ароматная карамель, которой поливают воздушную кукурузу.

- Снежинки похожи на маленьких фей,- говорила Лерка. Она всегда радовалась снегопаду. Ловила маленькие кристаллики ужасными лохматыми варежками. Я всегда задавался вопросом, где она их брала. У моей жены были странные вкусы в одежде, но при этом ей как — то удавалось выглядеть не нелепой дурочкой, а гармоничной и милой. И все вокруг это замечали. Борька даже был в нее влюблен. Тайно и безответно, но я то видел, и в душе всегда над ним смеялся. Она была моей. Все что он желал принадлежало мне, и это несказанно веселило. Все видели какая она - моя жена, кроме меня. Я стеснялся. Стеснялся ее смешных рассуждений, искреннего громкого смеха, растрепанных белокурых волос, маленьких ступней из-за которых нам приходилось ходить в «Детский мир», чтобы моя жена не ходила босой. У нее был тридцать четвертый размер ноги. Малюсенькая лапка. Однажды Лерка купила резиновые сапоги с нарисованными на голенищах веселыми жабами, держащими в своих перепончатых грабках смешные зонтики. И сейчас мне весело, и я понимаю – это было мило ее сердцу, это ее радовало. А тогда я жутко рассердился.