— Небольшой костерчик, — сказал Келли.

— Думаешь, он в самом деле так и приехал из Нью Йорка, какрассказал нам? — спросила Джоан.

— Не знаю.

Лично я не видел никакой разницы в том, так он приехал, какрассказал нам, или не так, из Нью-Йорка или откуда-нибудь еще. Когда мынатолкнулись на него, он сидел за рулем огромного роскошного «Линкольна» ичто-то бессвязно бормотал, мало чего, по-видимому, понимая. Его головараздулась до размеров футбольного мяча, а шея напротив, была тоненькой каксосиска. На коленях у него лежал путеводитель, почему-то вверх ногами. Видимо,ему было все равно. Мы вытащили его из машины, связали веревкой, нашедшейся унего в багажнике, втащили на самый высокий холм около пляжа и сожгли там. Онсказал, что его зовут Элвин Сэкхейм и все время, как в бреду, звал свою бабушку.Он даже Сюзи принял за свою бабушку. Ее это очень развеселило. Бог ее знает,почему. У нее какое-то очень необычное, мягко выражаясь, чувство юмора. Вы бызнали, какие странные вещи могут порой рассмешить ее.

Сжечь его предложил Кори, и это не было шуткой. Учась вколледже, он прочел массу книг по колдовству и черной магии и, отведя нас втемноту за «Линкольном» Элвина Сэкхейма, он сказал нам шепотом, что если мыпринесем жертву темным силам, то, может быть, духи защитят нас от А6.

Конечно, никто из нас не поверил сначала во все это, нопостепенно разговор становился все серьезнее и серьезнее. Для нас это было поменьшей мере дико, но в конце концов мы решились и сделали это. Мы привязалиего к штативу, на котором был раньше наблюдательный бинокль, в который, еслиопустить десятицентовик, можно было увидеть в ясную погоду практически весьПортленд. Проверив, достаточно ли крепко он привязан, мы разошлись в разныестороны в поисках сухих веток или дров, как дети, играющие в новую игру. Всеэто время Элвин Сэкхейм почти безжизненно болтался там, где мы его оставили,уронив голову на грудь и невнятно бормоча что-то своей воображаемой бабушке.Глаза Сюзи ярко горели, как у какой-нибудь ведьмы во время шабаша, грудь сильновздымалась от учащенного взволнованного дыхания. Все происходившее ей явнонравилось. Когда в поисках дров мы спустились в небольшую ложбинку за холмом,она подошла ко мне и, обняв, крепко поцеловала в губы. Ее губы были покрытытолстым слоем помады и поэтому ее поцелуй был похож скорее на прикосновениечего-то очень жирного и сального с приторным слащавым запахом.

Я с очень недовольным видом оттолкнул ее в сторону, и онаначала с тех пор дуться на меня.

Набрав достаточное количество сухих веток и досок, мывернулись наверх и обложили ими Элвина Сэкхейма до пояса. Нидлз крутанулколесико своего «Зиппо» и костер стал быстро разгораться, даже бумаги непонадобились. Сэкхейм закричал почему-то только после того, как огонь коснулсяволос на его голове. Запах поплыл как от свежеприготовленной китайской свинины.

— Дай мне сигарету, Берни, — попросил Нидлз. — Сзади тебя, вмашине, у заднего стекла пачек, наверное, пятнадцать валяется.

— Идти не хочется, — проговорил он с какой-тo страннойулыбкой и прихлопнул комара на руке.

Я дал ему сигарету и присел на песок. Мы с Сюзи встретилиНидлза в Портленде. Он сидел на бордюре перед зданием театра и играл Лидбеллина старой большой гибсоновской гитаре. Гитара была настолько дорогой, что унас, почему-то, не возникло никаких сомнений в том, что он просто стащил еегде-нибудь. Звуки гитары неслись вдоль всей Конгресс-стрит, как будто он игралв концертном зале.

Сюзи, наконец, добрела до навеса, все еще не в силахотдышаться оттого, что пробежала несколько метров.

— Ты мерзавец, Берни, — пропыхтела она, плюхнувшись в песок.

— Ну, Сюзи. Давай-ка смени пластинку. Эта у тебя что-тосовсем заедает.

— Подонок! Сукин сын безмозглый! БАРАН!

— Исчезни, — тихо сказал я, — или в глаз получишь.Сомневаешься?

Она снова заплакала. Нюни она распускать любила. Может быть,даже больше всего на свете. К этому времени подошел Кори. Он попыталсяуспокоить ее, положив ей руку на плечо, но получил в ответ сильный удар локтемпрямо между ног. Прошипев сквозь зубы какое-то самое сильное, наверное, егоругательство, он скрючился и отошел в сторону и, в конце концов, красноречивоплюнул в ее сторону.

— Я УБЬЮ ТЕБЯ! — взвизгнула она и бросилась вдруг на него,молотя по воздуху руками, как ДВУМЯ пропеллерами. Кори от удивления несколькораз хлопну глазами и, чуть не упав, бросился наутек, держась руками за свойсамый важный орган. Разъяренная Сюзи неслась за ним во всю прыть, препотешнотряся своим жирным задом и истерично выкрикивая самые разнообразныеругательства и проклятия. Нидлз запрокинул голову и громко расхохотался. Шумприбоя почти заглушал звуки радиоприемника.

Келли и Джоан куда-то исчезли. Повертев головой, я увидел,что они ушли уже далеко вдоль берега по самой кромке воды. Идут себе вобнимочку и не видят всего этого цирка. Они выглядели так, как будто только чтосошли с рекламного плаката какого-нибудь туристического агентства — ПОСЕТИТЕУДИВИТЕЛЬНУЮ СЕЙНТ-ЛОРКУ. Ну прямо точь-в-точь. Они действительно здоровосмотрелись, просто позавидовать можно.

— Берни?

— Что? — отозвался я. Я как раз вспоминал в тот момент, какНидлз чиркнул своей зажигалкой и поднес огонек к сухим веткам у ног тогобедняги, совсем как средневековый палач во времена инквизиции или какой-нибудьзвероподобный неандерталец.

— У меня начинается, — тихо проговорил он.

— Да? — я быстро посмотрел на него. — Ты уверен

— Конечно уверен. Голова болит, желудок. Мочеиспускание тожеболезненное.

— Может, это просто Гонконгский грипп. У Сюзи о уже был ипрошел. Правда, с осложнением на мозг, -усмехнулся я. Это было еще вуниверситете, где-то за неделю до его закрытия и приблизительно за месяц до,того, как человеческие тела начали вывозить за город грузовиками и закапывать вогромные могилы с помощью экскаваторов и бульдозеров.

— Смотри, — сказал он и, широко раскрыв рот, зажег перед нимзажигалку, чтобы было виднее. Я приподнялся и отчетливо разглядел первыегрязно-серые пятна на его языке и слизистой горла, первые признаки опухания.Да, это был А6… никаких сомнений.

— Действительно, — констатировал я и без того очевидныйфакт.

— Но я не так уж плохо себя, вообще-то, чувствую, — сказалон. — По крайней мере внушаю себе это и не раскисаю… Признайся, ты ведь оченьмного и часто о нем думаешь.

— Вовсе нет, — соврал я.

— Думаешь… Как и тот парень. Ты тоже думаешь об этом, мнеможешь не рассказывать. А что касается того бедолаги, то я считаю, что мы дажелучше ему сделали. А он даже и не понял, наверное, ничего.