– Это за то, чтобы объяснить мне дорогу?

– Одна долла, молоко, без молока, что вашахочет.

Я не сразу поняла, что все его познания ванглийском ограничиваются продажей кофе.

– О, с молоком в самый раз. Спасибо большое. –Я отдала доллар и вышла наружу в еще большей растерянности. Я спрашивалапродавцов в газетных киосках, дворников, даже бродягу, который прикорнул запродуктовым фургончиком. Но никто не владел английским настолько, чтобы суметьобъяснить мне, как пройти к Пятьдесят восьмой улице и Мэдисон-авеню. Передглазами у меня замелькали картины прошлого: Дели, депрессия, дизентерия. Нет! Янайду то, что мне нужно.

Еще после нескольких минут бесцельногоблуждания по просыпающемуся городу я и впрямь наткнулась на главный вход«Элиас-Кларк». Сквозь стеклянную дверь проникал мягкий свет из вестибюля, вутреннем полумраке здание казалось уютным и гостеприимным. Но когда я толкнулавращающуюся дверь, она не поддалась. Я толкала снова и снова, но лишь послетого, как я с размаху налегла на дверь всем своим весом, при этом чуть неприпечатавшись лицом к стеклу, она чуть-чуть приоткрылась. Сначала онадвигалась еле-еле, и это поощряло меня действовать энергичнее, но, набравшисьсил, стеклянное чудовище вдруг повернулось вокруг своей оси и швырнуло менявнутрь, так что я чуть не упала; после этого дверь вернулась в исходноеположение. Охранник при входе расхохотался.

– Норовистая, да? Уже не в первый раз я такоевижу, да и не в последний! – хихикал он, и его жирные щеки тряслись. – Зверюгалягается дай Боже.

Одного взгляда на него хватило, чтобы понять,что я возненавижу его и что он всегда будет относиться ко мне с неприязньюнезависимо от того, как я себя поведу. Все же я улыбнулась.

– Меня зовут Андреа, – сказала я, снимаявязаную перчатку и протягивая руку, – сегодня я поступаю на работу в «Подиум».Я новый секретарь Миранды Пристли.

– Сочувствую! – взревел он, ликующе вертясвоей круглой башкой. – Так и запишите: я вам сочувствую. Ха! Ха! Ха! Эй,Эдуардо, ты только посмотри: Миранда нашла себе новую игрушку! Откуда тытолько, такая наивная дурочка, взялась? Небось какая-нибудьсраная-Топика-долбаный-Канзас? Да она тебя живьем слопает, ха-ха-ха!

Прежде чем я успела ответить, к нам подошелтучный мужчина, одетый в такую же униформу, и без всякого смущения оглядел меняс головы до ног. Я приготовилась к новым насмешкам и взрывам хохота, но их непоследовало. Напротив, лицо его подобрело, он посмотрел мне в глаза.

– Я Эдуардо, а этот идиот – Микки, – указал онна первого охранника, которому явно не понравилось, что Эдуардо своейобходительностью помешал веселью. – Обращать внимания никакого не надо на него,он это разыгрывает вас. – Эдуардо говорил на нью-йоркском наречии с испанскимакцентом. Он протянул мне регистрационную книгу. – Просто заполните сюда, и явыдам вам временный пропуск пройти наверх. Им скажете, что вам нужно заводитькарточку с фотографией в отделе кадров.

Я, должно быть, посмотрела на него сблагодарностью, потому что он смутился и подтолкнул ко мне книгу.

– Ну давайте, это заполните. И удачи вамсегодня, девушка. Она понадобится.

Я была слишком взволнована, чтобы егорасспрашивать, да в этом и не было особой необходимости. Чуть ли неединственное, чем я действительно занималась на прошлой неделе, был поискинформации о моем новом боссе. Я с изумлением узнала, что Миранда Пристли –урожденная Мириам Принчек из лондонского Ист-Энда [3]. Ее семья, подобномножеству других правоверных еврейских семей, отличалась крайней бедностью иблагочестием. Ее отец время от времени находил какие-то сомнительныеприработки, но в основном они существовали на средства общины, потому чтобольшую часть времени он уделял изучению древнееврейских текстов. Ее матьумерла, когда рожала Мириам, и мать ее матери переехала к ним, чтобы помочьвырастить детей. А детей в семье хватало. Одиннадцать, Мириам – самая младшая.Большинство ее братьев и сестер пошли по стопам отца и стали работать имолиться, некоторые сумели окончить университет и рано завели собственныеогромные семьи. Мириам стала единственным исключением.

Скопив карманные деньги, которыми все старшиеродственники снабжали ее по мере возможности, Мириам, едва ей стукнулосемнадцать лет, бросила школу (не доучившись всего три месяца) и поступила наработу к перспективному британскому дизайнеру, помогая ему (ей – если принятьво внимание его ориентацию) в подготовке показов. Несколько лет она не покладаярук трудилась, чтобы создать себе репутацию в зарождающемся модельном бизнесеЛондона, а по ночам учила французский язык, пока ей не удалось получить местомладшего помощника редактора французской версии журнала «Шик»; к тому времени унее осталось очень мало общего с ее семьей. Они не понимали ее образа жизни, еечестолюбия, она – их ветхозаветной набожности и крайней неприхотливости. Разрывстал окончательным, когда после поступления в «Шик» двадцатичетырехлетняяМириам Принчек стала Мирандой Пристли, сменив свое слишком явно указывающее нанациональную принадлежность имя на более изысканное. Грубое наречие лондонскихтрущоб вскоре уступило место прекрасному литературному произношению, и еще дотого, как Миранде исполнилось тридцать, она окончательно превратилась изеврейской простолюдинки в безупречную светскую даму. Быстро и решительно шагалаона вверх по ступеням журнальной карьеры.

После того как она провела десять лет уштурвала французского «Подиума», «Элиас» отправил ее руководить американскойверсией журнала, что было уже потолком возможного продвижения. Она перевезладвух своих дочек и мужа – рок-звезду (он был рад-радешенек вырваться из малоперспективногоЛондона и «раскрутиться» в Америке) в пентхаус между Пятой авеню и Семьдесятшестой улицей, и для журнала «Подиум» началась новая эра – эра Миранды Пристли.К тому времени, когда я там появилась, она длилась уже шесть лет.