Хозяин «Театрально-кинематографической компании» был малопохож на промышленного деятеля, во всяком случае русского. Молод, худощав,неброско одет, скуп на слова. Самой интересной чертой в этом, по первомувпечатлению, малопримечательном субъекте Фандорину показалась какая-тоособенная сосредоточенность взгляда и общее ощущение чрезвычайной серьезности.Казалось, человек этот никогда не шутит, не улыбается, не ведет пустыхразговоров. Обычно Эрасту Петровичу подобные люди импонировали, но Шустров емуне понравился.

Пока Штерн произносил приветственную речь – напыщенную, с всегдашнимиактерскими преувеличениями («достопочтеннейший благодетель», «просвещенныйпокровитель муз», «опекун искусств и духовности», «образец безупречного вкуса»и прочее), капиталист молчал, спокойно оглядывая труппу. Остановил взор наАльтаирской-Луантэн и больше уже ни на кого не отвлекался.

С этого-то момента Фандорин и начал испытывать к «образцувкуса» активную неприязнь. Покосился на примадонну – что она? Улыбается,ласково. Тоже не сводит с Шустрова глаз. И хотя это было вроде бы естественно –на молодого человека с лучезарными улыбками смотрели все члены труппы, ЭрастПетрович помрачнел.

Мог хотя бы запротестовать против комплиментов, изобразитьскромность, зло подумал Фандорин.

Но, по правде говоря, актерам «Ноева ковчега» было за чтоблагодарить Андрея Гордеевича. Он не только оплатил переезд из Петербурга вМоскву и предоставил для гастролей прекрасно оснащенный театр. Как можно былозаключить из речи Штерна, к услугам труппы оказался полный штат музыкантов ислужителей, гримеров и костюмерш, осветителей и рабочих, со всем необходимымреквизитом, с портняжным и бутафорским цехами, где опытные мастера могли быстроизготовить любой костюм или декорацию. Вряд ли какая-то другая труппа, включаяимператорские, когда-либо существовала в столь оранжерейных условиях.

– Мы живем здесь у вас, как в волшебном замке! – восклицалНой Ноевич. – Достаточно высказать пожелание, просто хлопнуть в ладоши – имечта осуществляется. Лишь в таких идеальных условиях можно творить искусство,не отвлекаясь на унизительные и скучные хлопоты о том, как свести концы сконцами. Поприветствуем же нашего ангела-хранителя, друзья!

Под аплодисменты и горячие возгласы, к которым неприсоединился один лишь Фандорин, господин Шустров слегка поклонился – итолько.

После этого началось представление актеров.

Прежде всего Штерн подвел высокого гостя к примадонне.

«Теперь можно», – сказал себе Фандорин и наконец позволилсебе целиком сконцентрироваться на женщине, из-за которой второй день пребывалв необъяснимом волнении.

Сегодня он знал про нее гораздо больше, чем вчера.

Возраст – под тридцать. Из актерской семьи. Окончилатеатральное училище по классу балета, но пошла по драматической линии,благодаря сценическому голосу удивительной глубины и нежнейшего тембра. Игралав театрах обеих столиц, несколько сезонов назад блистала в Художественном. Злыеязыки утверждают, что ушла, не желая быть на равных с другими сильнымиактрисами, которых там слишком много. Перед тем как стать примой «Ноеваковчега», Альтаирская-Луантэн имела огромный успех в Петербурге с концертами вмодном жанре мелодекламации.

Это имя уже не казалось Эрасту Петровичу чрезмернопретенциозным. Оно ей шло: далекая, как звезда Аль-Таир… В самом начале своейкарьеры она ярко сыграла принцессу Грезу в одноименной ростановской пьесе –отсюда «Луантэн» (во французском оригинале принцессу Грёзу ведь зовут PrincesseLointaine, Далекая Принцесса). Вторая часть псевдонима, подчеркивающаянедосягаемую отдаленность, появилась недавно, после короткого замужества.Газеты писали о нем как-то смутно. Муж актрисы был восточным князем, чуть ли неполувладетельным ханом, и в некоторых статьях Элизу даже именовали «ханшей».

Что ж, глядя на нее, Фандорин готов был поверить чемуугодно. Такая могла быть и принцессой, и ханшей.

Хоть он долго готовился, прежде чем как следует рассмотретьее вблизи, это не очень-то смягчило удар. В бинокль Эраст Петрович видел еезагримированной, да еще в роли простой, наивной деревенской девушки. В жизниже, в естественном своем состоянии, Элиза была совсем иная – не по сравнению сосценическим образом, а просто иная, не похожая на других женщин, единственная…Фандорин затруднился бы объяснить, как именно расшифровать эту мысль,заставившую его крепко взяться за поручни кресла – потому что неудержимозахотелось встать и подойти ближе, чтобы смотреть на нее в упор, жадно,неотрывно.

Что в ней такого особенного, спросил он себя, как обычнопытаясь рационализировать иррациональное. Откуда ощущение невиданной,магнетизирующей красоты?

Он попробовал судить беспристрастно.

Ведь, строго говоря, не красавица. Черты, пожалуй,мелковаты. Стати неклассические: угловатая фигура, острые плечи. Роттонкогубый, слишком широкий. Нос с небольшой горбинкой. Но все этинеправильности не ослабляли, а только усиливали впечатление чуда.

Кажется, что-то с глазами, главное в них, определил ЭрастПетрович. Некая странная неуловимость, вынуждающая ловить ее взгляд, чтобыразгадать его тайну. Он вроде бы и обращен на тебя, но как-то по касательной,словно не видит. Либо видит вовсе не то, что показывают.

Наблюдательности Фандорину было не занимать. Даже в нынешнемсвоем состоянии, безусловно ненормальном, тайну он быстро вычислил. ГоспожаАльтаирская слегка косила, вот и вся неуловимость. Но тут же возникла новаязагадка – ее улыбка. Вернее, полуулыбка или недоулыбка, почти не сходившая с ееуст. Видимо, волшебство именно в этом, выдвинул новую версию Эраст Петрович.Эта женщина словно находится в постоянном предвкушении счастья – смотрит, будтоспрашивает: «Вы тот, кого я жду? Вы и есть мое счастье?» А еще в удивительнойулыбке читалось некое смущение. Как если бы Элиза дарила себя миру и саманемного стеснялась щедрости подарка.

В целом же следовало признать, что до конца секретпритягательности примадонны Фандорин так и не разгадал. Он еще долгоразглядывал бы ее, но Шустрова уже подвели к соседу, и Эраст Петрович снеохотой перевел взгляд на Ипполита Смарагдова.

Вот это была красота, над которой ломать голову неприходилось. Строен, широкоплеч, высок, с идеальным пробором, ясным взором,ослепительной улыбкой, превосходнейшим баритоном. Заглядение, сущий Антиной.Газеты пишут, что за ним из Петербурга приехало чуть не полсотни влюбленныхтеатралок, не пропускающих ни одного его выхода и осыпающих своего кумирацветами. Штерн переманил его из Александринки на какое-то неслыханноежалованье, чуть ли не тысяча в месяц.