От венгерского и двойного медового не отказалась и Формозафон Кроссиг, что было видно как по зарумянившимся щечкам, так и по не совсемуже складной речи. Когда Рейневан и Гуон вернулись, Формоза перестала метать наВейраха и Шарлея призывные взгляды, а занялась Николеттой, которая, немногооткушав, сидела, опустив голову.

– Чего-то она вовсе, – изрекла хозяйказамка, – не как Биберштайнувна. Какая-то непохожая. Талия тонкая, задокмаленький, а после того, как Биберштайны с Погожелами породнились, дочери у нихобычно пожопистее получались. От Погожелов они носы тоже унаследовали курносые,а у этой нос прямой. Правда, высокая она, это верно, как бывают Сендковицувны,а Сендковицы тоже с Биберштайнами сроднены. Но у Сендковицувен глаза бываютчерные, а у этой васильковые…

Николетта опустила голову, губы у нее дрожали. Рейневан сжалкулаки и стиснул зубы.

– А, бес вас возьми, госпожа мать. – Буко кинул настол обглоданное ребро. – Что она, кобыла, чтобы ее так рассматривать?

– Тихаааа! Рассматриваю, потому что рассматриваю. Аесли найду, чему удивляться, так удивлюсь. Хоть бы тому, что это не девчонка,годков ей уж под восемнадцать. Тогда почему ж, интересно, она еще не выдана?Может, фалерная?[392]

– А что мне до ее фалеров? Жениться на ней собираюсь,что ль?

– А мыслишка неплоха. – Гуон фон Сагар оторвалглаза от кубка. – Окрутись с ней, Буко. Raptus puellas[393]гораздо меньшее преступление, чем похищение ради выкупа. Может, тебе хозяинСтольца простит, если вы ему разом с невестой к ногам падете? Ему будет не сруки зятя на кол сажать.

– Сынок, – ведьмачье усмехнулась Формоза. –Ну, как ты на это?

Буко глянул сначала на нее, потом на чародея. Глаза у негобыли холодные и злые. Он долго молчал, играя кружкой. Характерная форма сосудавыдавала его происхождение, не вызывали сомнения также выгравированные поокружности сцены из жизни святого Войцеха. Это был кубок для мессы,приобретенный, вероятно, во время знаменитого нападения на хранителя библиотекиглоговской колегиаты в Троицын день.

– Я на это, – наконец процедил раубриттер, –охотно ответил бы: а что, господин фон Сагар, может, вы сами на ней оженитесь?Впрочем, вы же не можете, потому как – священник. Разве что вас от целибатаосвободил черт, которому вы служите.

– Жениться на ней могу я, – неожиданно сказалзарумянившийся от вина Пашко Рымбаба. – Она мне приглянулась.

Тассило и Виттрам фыркнули, Вольдан захохотал. Ноткер Вейрахглянул серьезно. Как бы.

– А и верно, – бросил он. – Женись, Пашко.Хорошая штука – с Биберштайнами родство.

– Э-эа! – крикнул Пашко. – А я что ль, хужее?Худоложный, что ль? Поскребыш? Рымбаба sum! Сын Пакослава. Пакославов внук.Когда мы в Великопольше и в Силезии хозяйновали, Биберштайны в Лужицах ещеточно в болоте сидели средь бобров,[394] тех, что с деревьевкору обгрызали и по-человечьи ни бэ ни мэ не говорили. Тьфу! Женюсь на ней, иточка! Двум смертям не бывать. Только надо б послать кого конным к родителюмоему. Нельзя без отцовского благословения.

– Будет, – продолжал ехидничать Вейрах, –даже кому вас окрутить. Слыхал я, будто господин фон Сагар – духовное лицо.Может оженить вас хоть сейчас. Верно?

Чародей даже не взглянул на него, заинтересованный,казалось, исключительно вестфальской колбасой.

– Следовало бы, – сказал он наконец, – дляначала спросить основную заинтересованную сторону. М atrimonium inter invitosпоп contrahitur, женитьба требует согласия обеих сторон.

– Заинтересованная сторона, – хохотнулВейрах, – молчит, a qui tacet consentit, кто молчит, тот согласен. Адругих можно и спросить, почему нет? Эй, Тассило? Нет желания ожениться? Аможет, ты, Куно? Вольдан? А ты, уважаемый Шарлей, что такой тихий сидишь? Ежеливсе, так уж все! Кто еще желает стать, простите за выражение, нуптуриентом?

– А может, вы сами? – наклонила голову Формоза фонКроссиг. – А? Господин Ноткер? Уж, думается мне, пора бы. Не хотите львзять ее в жены? Не пришлась по вкусу?

– Пришлась, а как же, – сально ухмыльнулсяраубриттер. – Но женитьба – могила любви. Поэтому я стою за то, чтобы еепросто-напросто коллективно оттрахать.

– Пора, вижу, – Формоза встала, – женщинамвыйти из-за стола, чтобы мужам в их мужских шуточках и забавах не мешать.Пошли, девка, тебе тут тоже делать нечего.

Николетта послушно встала и отправилась как на заклание,горбясь, низко опустив голову. Руки у нее дрожали, глаза были полны слез.

«Все это было не более, чем показуха, – подумалРейневан, сжимая под столом кулаки. – Ее смелость, бодрость, решительность– все была лишь видимость, притворство. Насколько же, однако, слабый и хрупкийэтот пол, как же они зависят от нас, мужчин. Как зависят, чтобы не сказатьнаходятся в нашей власти».

– Гуон, – бросила Формоза от дверей. – Незаставляй долго ждать себя.

– Да и я уже пойду, – встал чародей. –Притомился, слишком истощила меня идиотская скачка по лесам, чтобы дальшеслушать кретинские разговорчики. Желаю компании спокойной ночи.

Буко фон Кроссиг сплюнул под стол.

* * *

Уход чернокнижника и женщин стал сигналом к еще болеебезудержному веселью и бурной попойке. Comitiva громко потребовала больше вина,служанки, подносившие напитки, получили полагающуюся им долю шлепков, щипков итычков и, краснея и всхлипывая, побежали на кухню.

– После колбасы напиться вдосталь!

– Будем здравы!

– Долгих лет!

– Здравия, да подольше!

Пашко Рымбаба и Куно Виттрам, обхватив друг дружку за плечи,затянули песню. Вейрах и Тассило де Тресков присоединились к ним.

Meum est propositum in taberna mori

Ut sint vina proxima morientis ori;

Tunc cantabunt letius angelorum chori;

Sit Deus propitius huic potatori!

Буко фон Кроссиг пьянел с трудом. С каждой кружкой онстановился – на удивление! – все трезвее, от тоста к тосту делался всеугрюмее, мрачнее и – опять же парадоксально! – бледнее. Он сидел хмурый,сжимая пятерней «позаимствованный» на мессе кубок и не спуская с Шарлеяприщуренных глаз.