– Почему, почему. Потому что мне не по душе, чтобы ЯнБиберштайн начал осаду Бодака, а Инквизиция выкопала мое имя в архивах. Потомучто о твоем брате, Петре из Белявы, я слышал только самое лучшее. Потому чтомне не понравились летучие мыши, которых кто-то напустил на тебя и твоих друзейв Цистерцианском бору. Tandem потому, что Толедо alma Mater nosnra est,[388] и я не хочу, чтобы ты плохо кончил, друг ты мой поискусству магии. А плохо кончить ты можешь. С Биберштайнувной что-то тебясвязывает, этого ты не скроешь: не знаю, давний ли афект или с первого взгляда,но знаю, что amantes amentes.[389] В пути ты был на волосок оттого, чтобы схватить ее на седло и пуститься галопом, и тогда вы оба погибли быв Черном лесу. Сейчас тоже, если ситуация усложнится, ты готов схватить ее вохапку и спрыгнуть со стены. Я очень ошибаюсь?

– Не очень.

– Я сказал, – чародей улыбнулся краешкамигуб, – amantes amentes. Да, да, жизнь – это настоящая Башня шутов. Кстати,ты случайно не знаешь, какой сегодня день? Вернее, что за ночь?

– Не очень. У меня немного перепутались даты.

– Дело не в датах. Все врут календари. Важнее то, чтона сегодня приходится осеннее равноденствие, Aequinoctium autumnalis.

Он встал, вытащил из-под стола покрытую резьбой дубовуюскамейку примерно в два локтя длиной и немного больше локтя высотой. Поставил удвери. Из шкафа достал глиняный, обтянутый телячьей кожей и снабженныйэтикеткой горшочек.

– Здесь, – указал он, – я храню довольноспецифическую мазь. Приготовленную по классическим рецептам смесь. Recipe,[390] как видишь, я выписал на листке. Паслен сладкий, пасленчерный, борец, лапчатка, листья тополя, кровь летучей мыши, цикута, красныймак, портулак, дикий сельдерей… Единственное, что я изменил, так это жир.Рекомендуемый «Grimorium Verum» жир, вытопленный из некрещенного еще младенца,я заменил подсолнечным маслом. Дешевле и дольше сохраняется.

– Неужели это, – Рейневан сглотнул, – неужелиэто то, что я думаю?

– Дверь лаборатории, – чародей словно не услышалвопроса, – я не замыкаю никогда, в окне, как видишь, нет решеток. Мазь яставлю сюда, на стол. Как ею пользоваться, ты наверняка знаешь. Советуюиспользовать экономно, она дает побочные эффекты.

– А вообще-то это… безопасно?

– В мире нет ничего безопасного, – пожал плечамиГуон фон Сагар. – Ничего. Все – теория. А как говорит один из моихзнакомых: «Grau, teurer Freund, ist alle Theorie».[391]

– Но я…

– Рейнмар, – холодно прервал маг, – имейсовесть. Я сказал и показал тебе достаточно, чтобы меня можно было обвинить всоучастии. Не требуй большего. Ну, нам пора. Возьмем камфарную мазь, чтобынамазать болячки наших побитых разбойников. Возьмем также вытяжку снотворногомака… Все это утоляет боль и усыпляет… Сон же лечит и успокаивает, а крометого, как говорится: qui dormit поп peccat – кто спит, тот не грешит. И немешает… Помоги мне, Рейнмар.

Рейневан встал, при этом неосторожно зацепил стопку книг,быстро схватил их, не дав упасть. Поправил книгу, лежавшую наверху, которуюдлинное название презентовало как «Bernardi Silvestri libri duo; quibus tituliMegas smos et Microcosmos…» – дальше Рейневану читать не захотелось, еговнимание привлекла другая инкунабула, лежащая внизу, фразы, из которых состоялоназвание. Он неожиданно сообразил, что однажды уже видел эти слова. Вернее, ихфрагменты.

Он резко сдвинул в сторону Бернарда Сильвестра. И вздохнул.

DOCTOR EVANGELICUS

SUPER OMNES EVANGELISTAS

JOANNE WICLEPH ANGLICUS

DE BLASPHEMIA DE APOSTASIA

DE SYMONIA

DE POTESTATE PAPAE

DE COMPOSITIONE HOMINIS

«Anglicus», а не «basilicus», – подумал он. – «Symonia»,а не «sanctimonia», «Papae», а не «papallae». Обгоревший лист из Повоёвиц.Рукопись, которую Петерлин велел сжечь. Это был Виклиф».

– Виклиф! – по инерции проговорил он вслух. –Виклиф, который солжет и правду скажет. Сожженный, из могилы выброшенный…

– Что? – Гуон фон Сагар повернулся, держа в рукахдве баночки. – Кого выкинули из могилы?

– Не выкинули. – Рейневан мыслями был ещедалеко. – Только еще выкинут. Так гласит пророчество. Джон Виклиф, doctorevangelicus… лжец, ибо еретик, но в голиардовой песне он тот, кто правдускажет. Похоронен в Люттерворте, в Англии. Его останки будут выкопаны исожжены, пепел выкинут в реку Эйвон, и он поплывет в море. Это случится черезтри года.

– Интересно, – серьезно сказал Гуон. – Адругие пророчества? Судьба Европы? Мира? Христианства?

– Сожалею. Только Виклиф.

– Плоховато. Но лучше что-то, чем ничего. Говоришь,выкинут Виклифа из могилы. Через три года? Посмотрим, удастся ли эти сведениякак-то использовать… А ты, коль уж мы об этом заговорили, почему так Виклифом…Ах, прости. Я не должен был… В нынешние времена такие вопросы не задают.Виклиф, Вальдхаузен, Гус, Иероним, Иоахим… Опасное чтиво, опасные взгляды, ужемногие из-за них распрощались с жизнью…

«Многие, – подумал Рейневан. – Действительно,многие. Эх, Петерлин, Петерлин…»

– Возьми баночки. И пошли.

Тем временем компания за столом набралась уже недурно,единственными трезвыми казались Буко фон Кроссиг и Шарлей. Обжорствопродолжалось, из кухни принесли второе блюдо – кабанью колбасу в пиве,сервелат, вестфальскую кашу в кишке и много хлеба.

Гуон фон Сагар смазал синяки и помятины, Рейневан сменилперевязку Вольдану из Осин. Освобожденная от бинта опухшая физиономия Вольданавызвала всеобщее бурное веселье. Самого Вольдана больше, чем рана, волновалшлем с хундсгугелем, который он оставил в лесу и который якобы стоил ему целыхчетыре гривны. На замечания, что шлем-де был испорчен, он отвечал, что егоможно было бы исправить.

Вольдан был также единственным, кто выпил предложенный емумаковый эликсир. Буко, отпробовав, вылил декокт на покрытый соломой пол иобругал Гуона за «горькое говно», остальные последовали его примеру. Планусыпления раубриттеров провалился.