О том, что Формозу связывало с Гуоном фон Сагаром, Рейневантакже услышал во время странствия то да сё, достаточно много, чтобы разобратьсяв ситуации, однако, естественно, слишком мало, чтобы знать, что оклеветанный ипреследуемый магдебургской епископской Инквизицией чародей сбежал в Силезию кродственникам: у Сагаров были под Кросно наделы еще со времен БолеславаРогатки. Потом как-то так получилось, что Гуон познакомился с Формозой, вдовойОттона фон Кроссига, фактической и, как сказано, пожизненной хозяйкой замкаБодак. Чародей полюбился Формозе и с тех пор проживал в замке.

– Очень тосковала, – повторила Формоза, поднимаясьна носки розовых туфелек и чмокая чародея в щечку. – Переоденься, дорогой.А вас, господа, прошу, прошу…

На занимающий середину залы огромный дубовый стол поглядывалукрепленный над камином гербовый вепрь Кроссигов, соседствующий на закопченноми обросшем паутиной щите с чем-то, что трудно было однозначно определить. Стеныбыли обвешаны шкурами и оружием, ни одно из которых не выглядело пригодным купотреблению. Одну из стен занимал тканный в Аррасе фламандский гобелен,изображающий Авраама, Исаака и запутавшегося в кустах барана.

Comitiva в примятых оттисками доспехов акеонах расселась застолом. Настроение, вначале, пожалуй, угрюмое, немного поправил бочонок,который закатили на стол. Но его снова испортила возвратившаяся из кухниФормоза.

– Уж не ослышалась ли я? – спросила она грозно,указывая на Николетту. – Буко! Ты похитил дочь хозяина Стольца?

– Говорил же я сукину сыну, чтобы не болтал. Шарлатанпоганый, хайло на полпачежа захлопнуть не может… Кх-м… Собственно, я только чтохотел сказать вам, госпожа мать.[379] И выложить все. Аполучилось так…

– Как у вас получилось – я знаю, – прервалаФормоза, явно хорошо проинформированная. – Растяпа! Неделю проваландались,а добычу у них кто-то из-под носа увел. Молодым я не удивляюсь, но то, что вы,господин фон Вейрах… Мужчина зрелый, положительный, уравновешенный…

Она улыбнулась Вейраху, тот опустил глаза и беззвучновыругался. Буко собрался выругаться громко, но Формоза погрозила ему пальцем.

– И в конце концов такой глупец похищает дочку ЯнаБиберштейна. Буко! Ты что, вконец рехнулся?

– Вы бы, госпожа мать, сначала дали поесть, –гневно сказал раубриттер. – Сидим тут за столом, словно на тризне,голодные, в горле пересохло, прям перед гостями стыдно. С каких это пор уКроссигов завелись такие обычаи? Подавайте еду, а о делах поговорим потом.

– Еда готовится, сейчас подадут. И вино уже несут.Обычаям меня не учи. Извините, рыцари. А вас, уважаемый господин, я не знаю… Даи тебя, храбрый юноша…

– Этот велит себя Шарлеем именовать, – вспомнил освоих обязанностях Буко. – А тот юнец – Рейнмар фон Хагенау.

– Ах! Потомок известного поэта?

– Нет.

Вернулся Гуон фон Сагар, переодевшийся в свободную hauppelande[380] с большим меховым воротником. Сразу же стало ясно, ктопользуется наибольшим фавором хозяйки замка. Гуон тут же получил зажареннуюкурицу, тарелку пирогов и кубок вина, причем все это подала лично Формоза.Чародей, не смущаясь, принялся за еду, демонстративно не обращая внимания наголодные взгляды остальной компании. К счастью, другим тоже ждать долго непришлось. На стол, ко всеобщей радости, въехала, предваряемая волной роскошногоаромата, большая миска кабанятины, тушеной с изюмом. За ней внесли вторую, скучей баранины с шафраном, потом третью, полную кушаний из различной дичи, азатем последовали горшки с кашей. С неменьшей радостью были встречены несколькожбанов, наполненных – что установили незамедлительно – двойным медом ивенгерским вином.

Comitiva принялась за еду в глубоком молчании, прерываемомтолько скрежетом зубов и произносимыми время от времени тостами. Рейневан елосторожно и умеренно – приключения последнего времени уже научили его, скольпечальные последствия может иметь обжорство после долгого голодания. Оннадеялся, что в Бодаке не привыкли забывать о слугах и Самсон не обречен намучительный пост.

Так шло некоторое время. Наконец Буко фон Кроссиг распустилпояс и рыгнул.

– Теперь, – сказала Формоза, справедливо полагая,что это сигнал, завершающий первое блюдо, – возможно, пора и об интересахпоговорить. Хоть, сдается мне, говорить тут не о чем. Ибо что это за интересы –Биберштайнова дочь.

– Интересы, госпожа мать, – сказал Буко, которомувыпитое венгерское придало заметного резона, – это мое дело, при всем квам уважении. Мой труд здесь всех кормит, поит и одевает. Я подвергаю жизньопасности, а когда по воле Господней будет мне крышка, то увидите, как вамстанет худо. Так что не придирайтесь!

– Вы только гляньте! – Формоза подбоченилась,повернулась к раубриттерам. – Нет, вы только гляньте, как надувается моймладшенький. Он меня кормит и одевает, ей-богу, от смеха лопну! Славно бы явыглядела, если б только на него рассчитывала. К счастью, есть в Бодакеглубокий подвальчик, в нем сундучки, а в сундучках то, что туда положил твойродитель, малыш, и твои братья, светлая им память. Они умели добро в домсносить, они не позволяли обвести себя вокруг пальца. Дочек у вельмож непохищали, будто глупцы какие… Они знали, что делали…

– Я тоже знаю, что делаю! Хозяин Стольца выкупзаплатит…

– Как же, жди! – обрезала Формоза. –Биберштайн-то? Заплатит? Дурень! Он на доченьке крест положит, а тебя достанет.Отомстит. Случилось уже нечто подобное в Лужицах, ты б знал об этом, если бы утебя уши для слушанья были. Помнил бы, что случилось с Вольфом Шлиттером, когдаон таким же манером столкнулся с Фридрихом Биберштайном, хозяином в Жарах.Какой ему жарский хозяин монетой отплатил.

– Я слышал об этом, – спокойно подтвердил Гуон фонСагар. – Да ведь и дело было широко известно. Люди Биберштайна напали наВольфа, истыкали копьями, как животное, кастрировали, выпустили кишки. В товремя популярной была в Лужицах поговорка: «Таскал Вольф, таскал, да напоролсяна Олений Рог, узнал, как тот бодается…»