Замок автоматически лязгнул, и я открыла калитку, прошла повыложенной плитами дорожке к дому. Кудрявцев уже стоял на крыльце, скрестивруки на груди.

– Ну, – спросил он, издалека разглядывая меня, – чтослучилось?

– Я же говорю, его с марками запалили, на Выхине. –Богдан окучивал именно Выхино, и эта информация была еще одним плюсом мальчиковДана. – Он мне сказал, что с вас за беспокойство можно двести баксов получить…

Кудрявцев презрительно оглядел меня с головы до ног, да я исама попыталась взглянуть на себя его глазами: Данова старая куртка, грязныеджинсы, всклокоченные волосы – боевая подруга элэсдэшника Богдана, ничего нескажешь…

– Идемте! Только подождите, я собак запру. Я уже знала,что, пока Кудрявцев стоит на крыльце, Дан уже, возможно, проник на территориюдачи: ведь для того, чтобы впустить меня, Кудрявцев загнал их в дом.

…Это была совершенно обыкновенная дача, грубая иосновательная, похожая на хозяина. Но плевать было на обстановку – черезнесколько минут все закончится. Только теперь я почувствовала легкий озноб иеще одно, пьянящее своей неожиданной силой и свежестью чувство – сейчас я пущупулю в эту черную пустую душу.

В соседней, накрепко закрытой комнате бесновались собаки, наприземистом столе стояли несколько карликовых деревьев – кажется, искусство ихвыращивания называется “бонсайо… Кудрявцев стоял ко мне спиной, он рылся враспухшей, видавшей виды визитке. Когда он повернулся, то держал в руке двесотенные зеленые бумажки.

А я держала в руке “браунинг”. Я держала его так, как училменя Дан.

Кудрявцев непонимающе смотрел на меня.

– Ну, здравствуйте, Дмитрий Тарасович. Вот я до вас идобралась…

– Я не понимаю… – Он все еще оставался спокойным, нобыл далеко, бесконечно далеко от спасительной комнаты с собаками. Еще дальше,за моей спиной, была стена с двумя помповыми ружьями.

– Понимаете. Греция и все остальное.

– А что – Греция?

Дверь открылась, и в дом вошел Дан. И только увидев его,Кудрявцев испугался по-настоящему.

– Ну, – крикнул Дан. – Не надо проповедей, он их нестоит! Ты посмотрела ему в глаза? Теперь стреляй!

Я подняла “браунинг” и поняла, что не могу выстрелить в этизастывшие, прозрачные, начинающие стареть глаза.

– Я не могу… Не могу, – скорее подумала, чем сказала я.А Дан стал рядом со мной и сжал рукой мою руку с пистолетом. И через секундусам спустил курок.

Пуля попала Кудрявцеву в грудь. Он повалился вперед, даже неуспев сообразить, что произошло. А Дан стрелял – еще и еще, пока не выпустилвсю обойму.

…Все было кончено.

Мертвое тело Кудрявцева лежало перед нами, собаки сталибросаться на дверь – как сквозь вату, я слышала глухие удары их грузных тел. Идаже не сразу поняла, что Дана уже нет рядом со мной. Он сидел в углу комнаты,широко расставив ноги, и разминал пальцами сигарету.

Я ни разу не видела, чтобы он курил.

– Ты куришь? – глупо спросила я.

– Теперь курю, – ответил он, и я поразилась перемене вего лице: все то, что я так любила, ушло из него, теперь оно было опустошенным.Даже черные волосы посерели.

– Где записка? – спросил Дан. Я машинально вынула изкармана записку, подошла к телу мертвого Кудрявцева и положила рядом с ним.

– Нужно уходить, – сказала я Дану.

– Да, сейчас. Подождем немного.

– Подождем?!

В комнате, где были заперты собаки, вдруг раздался звонразбитого стекла; собачий лай стал совершенно невыносим, потом перешел на визг.И сразу же за этим раздались два выстрела.

Жалкий, истеричный скулеж – и все стихло.

Дан подошел к двери и открыл се.

На пороге стоял Александр Анатольевич.

Это было так нереально, так невозможно, что в первый моментя даже не поверила своим глазам. Я переводила взгляд с Дана на АлександраАнатольевича – и снова на Дана.

Александр Анатольевич прошелся по комнате, подошел к телуКудрявцева и брезгливо коснулся его носком ботинка. А потом поднял голову,посмотрел на Дана и медленно зааплодировал:

– Ну что ж! Король умер – да здравствует король!..Сознание отказывало мне, я пыталась ухватиться за остатки здравого смысла, какза край пропасти, ломая ногти, сдирая в кровь пальцы, – но он уходил от меня…

– Дан, Дан… – Для того, чтобы не сойти с ума, мне нужнобыло опереться хоть на что-то, и этим “что-то” был по-прежнему молчащий Дан. –Я ничего не понимаю… Ведь ты же убил его, Дан…

– Убил! Убил! – Александр Анатольевич подошел ко мне ивынул бесполезный пистолет из моих омертвевших рук. Деловито поменял обоймы иотдал “браунинг"

Дану. Дан безучастно взял оружие и завертел его на пальце.

– А теперь дубль второй! Для непосвященных!

Прошу, маэстро! – обратился Александр Анатольевич к Дану.

Дан поднял пистолет и, не прицеливаясь, выстрелил вШинкарева. Тот радостно захохотал, а белая рубаха мгновенно расцветиласькрасным.

Александр Анатольевич расстегнул ворот и вытащил оттудадощечку с прикрепленными к ней изуродованными капсюлями и остаткамиполиэтилена, забрызганными краской; а из кармана достал два проводка.

– Такие вещи нужно знать, голубка! Обыкновеннаяпиротехника… А еще ВГИК закончила! Дан говорил мне, что ты тертая киношница.

Я смотрела на Шинкарева и не видела его.

– Дан, скажи, что это не правда… Ведь ты убил его, Дан!Там, в лесу… Почему он здесь?

– Может, расскажешь все девушке? – сжалился надо мнойШинкарев. – Видишь, девушка волнуется! Я и сам с удовольствием послушаю… Обиднобудет, если она умрет и не узнает, как замечательно все было придумано!..

Дан наконец закурил. Он глубоко затянулся и выпустил сразунесколько колец, одно за другим; они поплыли по комнате.

– Говорят, Чарли Чаплин завещал миллион долларов тому,кто выпустит тринадцать колец, кольцо в кольцо, и протянет сквозь них струюдыма, – сказал Дан. – У вас не проходили этого по истории кино?.. Ну, неважно,у меня получается только пять… Но миллион долларов у меня уже есть. У меня ведьесть миллион долларов, правда, Шура?

– Что-то около того, – с готовностью подтвердилШинкарев.

– А тебе не нужно было возвращаться в Москву, Ева…Можно, я буду называть тебя Евой? Я так привык к этому… Тебе нужно было уехатьиз страны, а перед этим уничтожить кассету, да и дневник тоже. И постаратьсязабыть о них… Поверь, тогда бы все у тебя было по-другому. – Голос Дана былласковым, таким же ласковым, каким он всегда был, когда Дан будил меня поутрам. – Ведь никто тебя не искал, мы думали, что действительно убили тебя вквартире вместе с этим счастливчиком-наркоманом. К счастью, когда он объявилсяв Москве, то сразу же позвонил Туманову, дурашка… Просил денег, пыталсяшантажировать, конечно, не так изощренно, как ты… Чем это кончилось – тызнаешь. Я действительно преклоняюсь перед тобой, Ева. Сделать пластическуюоперацию – это была замечательная идея! Кроме того, ты стала просто красавицей.А нам и в голову не могло прийти, что кассета у тебя, ведь если бы наркоманхоть чуть-чуть шевелил мозгами и связался с серьезными людьми, я бы сейчас несидел здесь. Это был наш единственный прокол, сбежавший Нимотси, но, в концеконцов, это входит в ничтожный процент производственного брака… Нимотси – тыведь позволишь мне так его называть, – ты так живо рассказывала о них… Ведь натой кассете, рядом с Шурой, в действительности был я… Правда, Шура?